Евгений Шварц, руководитель Центра ответственного природопользования Института географии РАН, доктор географических наук, заслуженный эколог России, независимый неисполнительный директор — член Советов директоров «РУСАЛ» и «Норникель» о том, как бизнесу и государству развивать климатическую политику в условиях санкционного давления стран Запада.
В условиях конфронтации с Западом возникает вопрос, а нужны ли России международные институты и соглашения с участием западных стран, чтобы осуществить «зеленый» переход?
Появилось мнение, что тема климата была навязана России. В Государственной Думе РФ было предложено выйти из Парижского соглашения, поскольку оно для нашей страны неактуально, для неё актуальна борьба с загрязнением воздуха, воды и т.д. На мой взгляд, это некий обман и даже самообман. Начиная с 2010 г. экс-президент России Дмитрий Медведев и действующий президент России Владимир Путин предприняли достаточно много разумных и назревших актуальных шагов именно в сфере национальной экологической политики.
К сожалению, практически все государственные компании добивались откладывания назревших и перезревших требований уже принятых решений, будь то переход на «Евро-5» при производстве бензина и дизельного топлива, переход на 90–95% утилизации нефтяного попутного газа или повышение требований «Евро-5» к выпускаемым в стране двигателям и т.д. Таким образом, многие постановления руководства страны не выполнялись или сдвигались «вправо». Более того, попытки хотя бы на уровне субъектов федерации ускорить их внедрение (в частности, принятый при Ю. Лужкове закон г. Москвы об опережающем переходе на «Евро-5» в использовании бензина) фактически вызывали агрессию. Частные компании зачастую вели себя также, как и государственные.
Сейчас некоторые пытаются сказать, что стране якобы навязали неправильные экологические приоритеты, а у нас есть свои экологические задачи, которые необходимо решать быстрее. Но проблема заключается в том, что их было невозможно решать без «длинного и дешевого финансирования», что требовало участия международных финансовых институтов. Бурная волна обсуждений «появления моды на ESG [1]» началась только тогда, когда крупнейшие российские компании наконец поняли, что никаких дешевых и длинных денег без открытых публичных удельных (относительных) показателей эмиссии парниковых газов, которые не могут считаться без расчета энергоэффективности и энергоемкости производства и того, что предусматривается отчетностью по формам 2-ТП Росстата, получить, увы, нельзя. Пока можно было, «зайдя» в Правительство РФ или в Администрацию Президента РФ, договориться о необходимости «войти в положение», все откладывалось и «переносилось вправо». Любая попытка правительства страны что-то улучшить, усилить или ужесточить немедленно приводила к демагогии о том, что это все «недопустимая дополнительная нагрузка на бизнес». И только после того, как стало понятно, что никаких длинных и дешевых денег хотя бы без публичных показателей эмиссии парниковых газов на единицу продукции получить нельзя, тогда и начались какие-то практические изменения.
Сейчас вместо того, чтобы попытаться осмыслить, все ли у нас правильно, нужно ли что-нибудь поменять, мы решили попробовать обрубить возможности привлечения длинных и дешевых финансовых ресурсов из «недружественных» стран, не проверив – а можно ли и как привлекать длинные и дешевые финансовые ресурсы из «дружественных» стран Востока в широком понимании.
В то же время правительство неслучайно, несмотря на принятие закона, запрещающего размещение депозитарных американских и глобальных расписок на фондовых биржах недружественных» стран, сделало оговорку, что по ходатайству компаний профильной правительственной комиссией могут быть сделаны исключения для уже размещенных финансовых инструментов. Во-первых, это исключение может быть сделано для тех 2/3 компаний, которые реально там находятся. При этом большинство компаний, которые обратились, получили разрешение остаться и сохранить программу депозитарных расписок до апреля 2023 года. Минимум две компании заявляли, что у них в стратегии есть переход на Гонконгскую фондовую биржу. Это те компании, которые понимают, что без доступа к длинным и дешевым деньгам на международных площадках жизнь у них будет «небогатая».
Не отойдёт ли тема климата и экологии на второй план в повестке государственной политики? Достаточно ли правительство делает для совершения «зелёного» перехода, и что стоит предпринять в условиях новой экономической реальности?
Думаю, что политика в реальном секторе экономики будет сильно отличаться от того, что говорится на уровне государственной политики. Все говорят, мы ничего ухудшать не будем, будет только лучше. Однако кроме тех компаний, которые и сейчас в глобальной экономике, у многих остальных есть основания и оправдания оставаться «грязными», и особой позитивной мотивации стать лучше и «чище» у них нет. Вижу опасность разрыва между попытками реализации разумных инициатив правительства и жизнью реального бизнеса.
На правительственном уровне никто не отказывается от темы климата и экологии. Это правильно, потому что это фактически единственное потенциальное окно возрождения диалога по глобальным вопросам на уровне ценностей. Но то, что касается не климата, а реальной экологии, здесь пока что действия абсолютно противоположны.
РСПП, крупные компании и те, кто лоббирует их интересы в правительстве, Администрации Президента и на уровне Федерального Собрания, пытались отложить выдачу комплексных экологических разрешений (КЭР), установку приборов, передающих в открытом режиме реальные экологические показатели и многое другое и кое-что им удалось. Однако не удалось отменить экологическую экспертизу при строительстве инфраструктурных проектов, в том числе на территории ООПТ (особо охраняемые природные территории). Понятно, что стране нужно диверсифицировать экспорт нефти и газа, металлов, продукции переработки древесины на Восток и поэтому можно попытаться пролоббировать отменить стандартные экологические требования под этим предлогом и свалить вину на экологов, которые якобы всегда мешают. Почему вдруг стали требовать объявить Greenpeace и Всемирный фонд дикой природы в России иностранными агентами? Потому что все помнят роль Greenpeace и Всемирного фонда природы в истории со строительством нефтепровода «Восточная Сибирь – Тихий океан» (ВСТО), с защитой Байкала, переносом проекта строительства терминала нефтепровода ВСТО из Перевозной в Козьмино и т.п.
Во-первых, хочу отметить, что экологи не добились бы переноса терминала ВСТО в Козьмино, если бы на их сторону не встали якобы «главные оппоненты», т.е. экс-министр экономического развития Г. Греф и экс-министр промышленности и торговли В. Христенко. Им было понятно, что правильнее использовать квалифицированных инженеров, рабочих и строителей в бухте Козьмино, близкой к Находке, чем создать "с нуля» инфраструктуру в девственной природе бухты Перевозная. Для самой «Транснефти» строить в Козьмино было бы дороже, потому что земля там была уже выкуплена компанией «Промышленные инвесторы» С. Генералова. Но с точки зрения общественных интересов, сопоставления экологических рисков и характеристик мест расположения планируемого терминала, а также экономического анализа при выборе месторасположения терминала ВСТО Козьмино оказалось лучше и именно поэтому Г. Греф и В. Христенко встали на сторону экологов.
Во-вторых, важно сохранить экологическую экспертизу, в том числе — и для геополитически важных инфраструктурных проектов, потому что никто никогда не замечал и не понимал, что, если бы не было пусть и более длинного «северного маршрута», по которому и был построен магистральный нефтепровод ВСТО, то не было бы и современного маршрута «Силы Сибири» (хорошо, что «Газпром» и «ТНК BP» в свое время услышали аргументы экологов), и достаточно значимой по добыче среди нефтегазовых компаний Востока страны «Иркутской нефтяной компании» (ИНК), которая является ведущим налогоплательщиком Иркутской области и которая состоялась в том числе благодаря тому, что магистральный нефтепровод прошел через лицензионные участки компании. ИНК в настоящее время входит в первую десятку по экологической открытости нефтегазовых компаний страны, в 2024 г. должен быть запущен нефтехимический комплекс, который сделает из «Иркутской нефтяной компании» фактически второй «Сибур». Этого скорее всего не было бы, если бы труба не прошла через лицензионные участки компании, которые расположены вдоль первоначально всячески отвергавшегося более длинного «северного маршрута». Собственные корпоративные интересы существуют и у госкомпаний, при этом у них зачастую больше возможностей по их лоббированию и защите. Но в данном случае в результате общей позиции и науки, и экологов, и общества выиграли все — и экология, и экономика, и глубокая переработка. Вот именно поэтому важно сохранение экологической экспертизы и понимание того, насколько важно, чтобы инструменты защиты экологических, экономических и социальных интересов населения, мелкого, среднего и даже крупного бизнеса и нахождения их оптимального баланса были бы эффективными.
Есть достаточно простое конструктивное решение. Не нужно отменять под давлением крупного бизнеса никаких процедур, которые требуются для согласования экономических, экологических и социальных интересов, но нужно ставить конкретные реальные сроки реализации этих процедур. Например, в США и ЕС, если у вас инфраструктурный проект, условно, на 500 млн. долл., то срок его общественного обсуждения и высказывания претензий по затронутым экономическим интересам займет 30 дней, если 1 млрд долл. — 60 дней, если больше — 90 дней (суммы указаны условно и могут меняться в зависимости страны ЕС и штата США. То есть во всех случаях, в соответствии с масштабом инвестиционных рисков, есть соответствующие временные рамки. Заинтересованные стороны, будь то владельцы домов или, например, собственники сельхозпредприятий или рыболовецкой компании знают, что у них есть минимум 30 дней, чтобы пойти в орган исполнительной власти или в суд, подать заявление, сделать оценку потенциального экономического ущерба и отправить это в орган, проводящий обсуждение. После чего у администрации муниципалитета, штата или страны будет время и информация о потерях, которые несут другие заинтересованные стороны. Это позволяет в Европе и США при принятии решений сказать, например, что «Вы выделяете средства на компенсацию интересов или, если вы не можете это окупить, отзываете проект или меняете проект так, чтобы сумма ущерба и потерь была меньше и соответствовали возможностям компенсаций интересов заинтересованных сторон». Из-за того, что у нас этой системы нет, мы регулярно убиваем прорастающие, несмотря ни на что, «иркутские нефтяные компании» и защищаем интересы только сверхкрупных госмонополий, таких как «Транснефть», «Роснефть» и «Газпром».
В условиях поворота на Восток Китай становится для нас важнейшим партнером. Есть ли у китайской стороны особые экологические требования в нефтегазовом секторе? Какие здесь могут возникнуть проблемы?
Ускорение поворота на Восток в нефтегазовом экспорте без оценки и размышлений о том, как его проводить, создает риски превращения России в полубезмолвный ресурсный придаток Китая. С. Вайншток при нашей первой встрече, кажется еще в 2006 году, сказал: «Я взялся за проект ВСТО только при условии, что мы его «тащим» до Тихого океана, иначе Россия превратится в безмолвного поставщика нефти для Китая». Китай продолжал добиваться снижения стоимости нефти в ВСТО, даже когда В. Путин слетал в Китай, и даже когда все всё уже подписали. У Пекина и в плане газа очень жесткая позиция. Мы, чтобы «напугать» Запад, говорим, что мы «развернулись на Восток и вам ничего не достанется».
При этом мы не говорим о том, что у нас в Китай в 2021 г. шло только около 31% экспорта из 230 млн тонн сырой нефти. Пропускная способность ВСТО на конце трубы в Козьмино около 35 млн тонн. Существует риск, что новые запланированные для диверсификации на Восток трубопроводы будут доведены только до Сковородино и будут фактически нацелены на континентальный Китай. Соответственно реальное увеличение торговли газом и нефтью с Индией, Пакистаном, Шри-Ланкой и другими странами Восточной Азии, минуя турецкие проливы и пока еще только планируемый маршрут через Каспий в Иран, вряд ли можно серьезно обсуждать.
При этом и по газу ситуация экономически достаточно сложная. Китай определенное время отказывался покупать российский газ по цене выше, чем в долгосрочных контрактах с Туркменией. Это очень низкая цена, которая, возможно, не позволяла в обозримые сроки окупить строительство соответствующей новой транспортной инфраструктуры. Например, китайская сторона соглашалась покупать российский газ только при условии, что «Газпром» за свои средства строит дополнительные насосные станции.
8–10 лет назад я спрашивал руководителя Аналитического центра при Всекитайском собрании народных представителей: «Почему вы не хотите «озеленить» экономику Китая за счет российского газа, ведь у Вас большая доля электрогенерации основана на буром угле, а это главная экологическая проблема Китая?». Получил массу интересных ответов про то, как они законодательно ограничивают транспортировку и использование угля в электрогенерации, но напрямую также было сказано: «Мы очень заинтересованы в озеленении нашей энергогенерации за счет российского газа, но мы не хотим, чтобы великий Китай попал в положение Польши или Венгрии». Это говорит о том, что Китай с удовольствием будет покупать по низким ценам российские энергоносители, но при условии, что это не поставит его в зависимость от поставок нефти и газа из России.
Если уходить от разговоров на уровне политических лозунгов и запугивания, то у нас, на мой взгляд, недостаточно анализируются и не рассчитываются экологические риски в ходе разворота экспорта на Восток на уровне экономики страны в целом. Если посмотреть анализ развития нефинансовой отчетности (отчетности об устойчивом развитии), сделанной KPMG в позапрошлом году, то в нем говорится, что среди 100 крупнейших национальных компаний в странах Азии, доля компаний, выпускающих отчетность об устойчивом развитии, на 7–8% выше, чем в Европе. И рост требований к экологии в этих странах уже достаточно высок. Другое дело, что если речь будет идти об экспорте старых, грязных производств из Китая в Россию, то Китай при определенном давлении вероятно это сможет продать, хотя еще в недавнем прошлом нынешний первый вице-премьер А.Р.Белоусов относился к подобным инициативам отрицательно. Но на серьезные финансовые отношения и финансирование, особенно из Гонконга и Сингапура, на более низких экологических требованиях на мой взгляд не стоит всерьез полагаться и рассчитывать. Попытки отменить экологические требования и ограничения под предлогом необходимости срочно диверсифицировать экспорт нефти, газа и частично угля на Восток, в очередной раз потенциально убивают возможности диверсификации экономического развития. Решать эту проблему нужно введением рамок, ограничивающих бесконтрольность и даже просто безделие российской бюрократии, и созданием условий для того, чтобы при принятии решений был «слышен голос» потенциальных новых «точек экономического роста» — то есть и частного бизнеса, и экологически ответственных потребителей, и «заинтересованные стороны», которые не получают компенсаций за нанесенный ущерб их экономическим интересам.
Следует отметить, что, к сожалению, в стране от всего бизнеса слышен голос в основном только РСПП, который является достаточно специфической структурой, поскольку в РСПП голос компаний, которые не конкурентоспособны по экологическим показателям, доминирует над голосами компаний, которые хотя бы по некоторым экологическим показателям (например, удельная эмиссия парниковых газов на единицу продукции) более конкурентоспособны, чем их глобальные конкуренты.
2010 г. Динамика числа сертификатов системы экологического менеджмента ISO14001 в Китае, Японии, Республике Корея, США и России. https://www.iso.org/committee/54998.html?t=&view=documents#section-isodocuments-top
Почему у Китая количество сертификатов ISO 14001 растет то у Китая еще в 2015 года превысило 110 тысяч, тогда как в России количество сертификатов ISO 14001 было всего 1953 в 2010 г. и даже упало до 799 в 2017 г. (достигло 1030 в 2021 г.)? Очевидно потому, что Китай экспортирует не «сырые» природные ресурсы, а конечный продукты «с добавленной стоимостью». Сертификаты ISO 14001 не говорят о том, что сертифицированная по ISO 14001 компания в своей деятельности высоко экологична и мало загрязняет природу, но подтверждают тот факт, что менеджмент компании, принимая решение, имеет полную доступную информацию и необходимые внутренние корпоративные процедуры, которые обеспечивают возможность потенциально принять взвешенное решение. Поэтому одна из крупнейших проблем экологизации российской экономики независимо от того, куда мы будем экспортировать природные ресурсы и иную продукцию, заключается в том, что наш крупный бизнес не чувствует в полной мере экологические запросы конечного потребителя и их реальной динамики.
Какие главные проблемы экологизации российской экономики Вы могли бы выделить?
Общая проблема экологизации экономики России — это отсутствие экологически чувствительного спроса со стороны среднего класса, в том числе и собственного российского. К сожалению, у нас достаточно низкий уровень понимания актуальной глобальной экологической проблематики и связанная с этим неспособность просчитывать риски. ЕС объявлял, что в 2006 г. будет введено бесплатное квотирование выбросов для промышленности в границах ЕС, а в 2013 г. за эмиссию парниковых газов в промышленности уже придется реально платить. Соответственно дальше мы должны были подумать и понять, что в отсутствие национальной системы платежей на выбросы придется платить европейцам — то, что позднее стало называться EU Carbon Border Adjustment Mechanism (CBAM). Неслучайно после 2006 г. в ведущих международных экологических журналах был «взрыв» публикации статей на тему, как правильно следует рассчитывать размер и стоимость углеродного следа экспорта из Китая и Индии в ЕС. Россия там была на 3–5 месте, поскольку суммарные выбросы двуокиси углерода в Китае и Индии существенно больше. Обвинять EC в «антироссийской политике» в данном вопросе просто потому что по нам больнее ударяет экологическая политика ЕС, теоретически можно, но всякий, кто «старше и мудрее» и потенциально способен просчитывать финансовые риски в экономике должен был это предвидеть и понимать, хотя бы к 2020 г. Более того, Китай это прекрасно понимал и еще в 2013 г. принял решение о создании 7-ми региональных бирж по обороту квот на выбросы парниковых газа, которые в 2021 г. были объединены в национальную систему — China Emission Trading System (ETC). В отличии от Европы, поскольку в Китае действительно сажают много лесов, они заложили туда и возможность учета поглощений углерода лесами, но только китайских, а не российских (возможность продажи сертифицированных углеродных единиц из России в Китай в настоящее время не предусмотрена). При этом позиция ЕС проста — у нас дорогая земля и лес мы там сажать не будем, но если вы создадите национальную систему торговли квотами на выбросы парниковых газов, как создали в Китае (то есть в ней будет предусмотрена возможность использования российских углеродных единиц сокращения выбросов лесами), то, наверное, мы будем вынуждены на уровне таких национальных систем договариваться. Также желательно помнить, что в ЕС эмиссия двуокиси углерода в сельском хозяйстве регулируется другой директивой. Но у нас никто не поставил вопрос перед китайским правительством, а почему мы не могли бы продавать в Китай углеродные лесные квоты.
Д. Кобылкин в 2019 году выходил с инициативой о том, чтобы Китай платил нам из своего государственного бюджета за создание семенных центров, раз они рубят наш лес. Потом мне звонила журналистка, которая брала интервью и говорила, что китайские средства массовой информации резко негативно это встретили. Китай не понимает, почему в Новой Зеландии, где компании из Китая берут леса в концессию, платят за концессию, выполняют экологические требования и им никто не предлагает дополнительно еще платить фактически взятку на уровне правительства Новой Зеландии. Ведь по идее, раз вы проводите тендер, то у вас в условиях тендера должно быть указано восстановление леса по таким-то правилам, а дальше проверяется, делаете вы это или нет. Если не делаете, то вас штрафуют. А если делаете, то никого не волнует, где вы берете семена, если они соответствуют государственным требованиям.
Вот это и выводит нас на следующую проблему. У нас отраслевые государственные органы управления, как правило, не умеют и плохо работают с бизнесом, особенно в области лесов. Главная проблема заключается не в том, как заставить бизнес без каких-либо обязательств со стороны государства финансировать часто бессмысленные мероприятия в системе лесного хозяйства и поддерживать его, а в том, что никто не хочет послушать бизнес, как ему было бы комфортно работать для увеличения экспорта. Рослесхоз думает только о том, как ему пополнить бюджет лесхозов. Почему Рослесхоз хочет, чтобы плата в бюджет государства шла за кубометр вырубленного леса, а не за площадь выращенного? Почему Рослесхоз категорически против платежей за площадь лесной аренды по данным Росземкадастра или спутниковых снимков, а не за кубометр заготовки? Потому что никто не думает о стратегических интересах государства. При учете кубометров леснику могут дать взятку, чтобы можно было что-то недосчитать... Это только демотивирует бизнес вкладываться в увеличение ресурсов, потому что получается, что чем больше ты вырастил, тем больше тебя заставят платить. А если разрешить плату за аренду площади, то все, что ты вырастил сверх учтенного запаса древесины, чем по данным инвентаризации, то это твой доход.
Вот сейчас в России идет, по-моему, 12 или уже больше экспериментов по региональному квотированию выбросов углерода. Пару раз участвовал в обсуждениях Общественного совета при Росприроднадзоре. То, что обсуждалось имеет мало общего с реальным внедрением квотирования и оборота квот на выбросы. У нас обсуждается, на закупки скольких электробусов хватит выделенных государственных средств. Мотивы траты бюджетных средств понятны. Но, если быть честными, то квотирование выбросов не связано с покупкой электробусов. Смысл квотирования выбросов состоит в том, чтобы решить стратегическую задачу сделать воздух чистым и создать условия, чтобы у компаний был экономический стимул вкладываться в уменьшение выбросов загрязняющих веществ или углерода!
Другая сторона проблемы. Казалось бы, у нас есть пункт Конституции, что экологическая информация не может быть закрытой, но попробуйте получить форму 2-ТП Росстата по выбросам и сбросам в воздух и в воду. Поэтому я и Всемирный фонд природы России занялись около 10 лет назад экологическими рейтингами, потому что мы понимали, что с крупными компаниями по-другому не получится работать. В августе 2021 г. спрашивал С.Г. Радионову, почему эта форма не открыта? Светлана Геннадиевна отвечает, что должна быть открыта. Понимаю, что она, может быть, сама не знает. Моя преемница направляет от имени Всемирного фонда природы запрос, когда будут открыты данные по форме 2-ТП. На это ей ответили, что они открыты не будут, поскольку это противоречит закону о коммерческой тайне, и поэтому мы публикуем только усредненные данные по региону. Но мы так никогда не будем понимать, что у нас на самом деле происходит. Вот у нас в Минэкономразвития планировали тысячу заверенных отчетов об устойчивом развитии, а зачем? Заверенные нефинансовые отчеты об устойчивом развитии нужны для компаний, акции или депозитарные расписки которых обращаются на международных биржах (Лондонской и Гонконгской прежде всего), а их у нас меньше 30–40 осталось. А вот тем людям, которые дышат этими выбросами и сбросами, хотелось бы иметь экологическую информацию по всем или хотя бы по 1000 наиболее крупным компаниям. Что делает у нас С.Г. Радионова вместо того, чтобы прийти в Конституционный суд с тем, чтобы привести законодательство о корпоративной тайне в соответствии с требованием российской Конституции? Она обвиняет KPMG и другие компании «большой четверки», что они занимаются «гринвошингом». Но если Росприроднадзор хотя бы раз публично поймал компанию «большой четверки», что те пишут неправду в заверенной нефинансовой отчетности, Вы представляете масштаб скандала? Если Росприроднадзор хотя бы раз подаст в суд на дочерние компании «большой четверки» за фальсификацию или недобросовестное заверение нефинансовой отчетности, то это автоматически подрывает их будущее и как крупнейших аудиторских компаний, потому что к ним в этом случае появляются вопросы и по поводу качества заверения финансовой отчетности клиентов. Мы вместо того, чтобы сделать систему отчетности об устойчивом развитии открытой и сбалансировать ее, делаем все, чтобы отчетность об устойчивом развитии осталась закрытой и несбалансированной.
Если мы считаем, что любой международный стандарт плохой, то у нас нет шансов на развитие экспорта, кроме, как только в самые бедные страны Африки. Соответственно, по крайней мере, давайте хотя бы различать позиции стран ЕС, США, Канады от тех стандартов, которые поддерживает, например, ООН. Сейчас сертификаты цепочек поставок (Chain of Castody) добровольной лесной сертификации FSC из России заблокированы. Российскому лесному экспорту стало от этого лучше? Определенно нет. Под предлогом «увеличения экспорта в Африку» наивно лоббируются попытки снизить стандарты международных добровольных систем сертификации. А самой Африке оно нужно? Там нет экологически чувствительных внутренних рынков и наличие справки ЛесЕГАИС о легальности заготовки экспортируемой из России древесины в этом случае с высокой степенью вероятности достаточно. Но во всех других случаях справка ЛесЕГАИС никак не заменит сертификат FSC.
Бюрократия не понимает разницы между административными обязательными требованиями и рыночно-ориентированными добровольными стандартами. Нужно понимать, что, ополчившись на все международные экологические стандарты, мы сами себе перекрываем кислород для экспорта, в том числе — и на различные рынки Азии и Латинской Америки. При любой истерии важно сохранять уважение к признанному международному стандарту.
Несмотря на трескотню об якобы «крахе глобализации», а таккже фрагментацию и регионализацию мировых рынков мировая экономика не становится менее глобальной. Закупки российской нефти и сжиженного природного газа Китаем и Индией со значимым дисконтом растут, но при этом растет и экспорт различных товаров из Индии в США. Поставки сжиженного газа, который был закуплен в России, Китаем в страны ЕС растет, замещающие поставки закупленной Китаем в России нефти поставляются клиентам госкомпаний арабского Ближнего Востока, что позволяет ближневосточным партнерам увеличить предложение своей нефти в странах ЕС.
Главное, что нужно помнить, что экономическая привлекательность и эффективность (рентабельность) продажи сырых природных ресурсов и продукции низкой глубины переработки (например, металлов) в наиболее бедные и менее экономически развитые страны, не требующие у экспортера подтверждения экологичности экспортируемых товаров, ниже, чем у тех, кто экспортирует в страны с более высокой закупочной ценой, но и с более высокими экологическими требованиями. Потому что в первом случае импортируемые товары пойдут на внутреннее потребление страны-импортера по более низким ценам, тогда как во втором случае они пойдут на экологически чувствительные рынки развитых стран, закупающих Value Added Products, или на новые экологически чувствительные внутренние рынки городов-миллионников, как это происходит в Китае.
1. Environment, Social, Governance — стратегия развития компании, которая предусматривает прозрачность в менеджменте, заботу об экологии и людях, с которыми соприкасается компания.