Журналист Лидия Маслова рассматривает тему «Зимовье» академичнее, чем рассматривают ее все колумнисты в номере. Чтобы закрыть ее, она разбирает весь мировой кинематограф. Впрочем, закрыть тему, пока есть непосредственно зима, нельзя. Раскрыть — можно.
Но кроме финансовых мотивов есть еще и эстетические. Холодрыга на экране завораживает сама по себе, и к тому же ее легко наделить метафорическим смыслом, который еще несколько столетий назад открыли и сформулировали художники-пейзажисты романтического направления. Этот живописный принцип достаточно прост, чтобы его можно было использовать и в кинематографе: коль скоро каждая индивидуальная форма жизни существует в четырех фазах (развитие, зрелость, упадок и исчезновение), то в визуальном плане их отражают весна, лето, осень и зима.
Поэтому каждый раз, когда у режиссера возникает потребность показать угасание и упадок психических сил или эмоциональное охлаждение между героями, он с удовольствием рисует зимние картины, отражающие внутреннюю отмороженность персонажей, и обязательно использует в названии фильма слова «зима» или «север» и их производные. Например, в начале этой зимы практически в один день выходят в прокат два отечественных фильма с похожими названиями: «Время года зима» и «Наша зима». В первом случае речь идет о борьбе с такой лютой «зимой» человеческого мозга, как болезнь Альцгеймера, а во втором — об ужасах совместной жизни супругов, которые друг другу надоели.
Зима и зимовка — мощнейшая проверка на прочность и в этом смысле часто становится эффективным драматургическим двигателем для психологических драм. Летом легко подружиться с кем угодно, в теплое время года все добрые, веселые, щедрые, и под каждым им кустом всем готов и стол, и дом, но такая «курортная» дружба так же необременительна и эфемерна, как курортный роман. Зимой — другое дело: каждый сам за себя, и те, кто сумел перезимовать в замкнутом помещении, не сожрав друг друга, уже имеют какое-то моральное право говорить о настоящей дружбе без кавычек. Это часто всплывающий в кинематографе архетипический сюжет, упирающийся своими корнями в народную сказку «Зимовье зверей», по которой существует два популярных мультфильма, немного варьирующих первоначальную конструкцию и ассортимент зверей, ищущих «от зимы лета». Несмотря на кое-какие сюжетные различия, извлекаемая в итоге мораль басни примерно одинакова: консенсуса и взаимовыручки достигнуть очень трудно, но зима все равно заставит теплокровных существ переступить через присущий каждому животному эгоизм.
В белорусской версии «Зимовья зверей», снятой в 1999 году, большинство участников зимовки ведут себя поначалу легкомысленно и самодовольно. Лишь дальновидный бык понимает, что надо строить избу, а его глупые товарищи — баран, кабан и петух — питают иллюзии относительно возможности пережить зиму самостоятельно, поэтому в строительстве избы не участвуют. Баран рассчитывает на свою теплую шубу, кабан планирует зарыться в землю, а петух — забраться в середину елки и накрыться одним крылом. Разумеется, эти завиральные прожекты терпят крах при первом же серьезном морозе, и все начинают ломиться к быку, который по понятным причинам не хочет никого пускать в свою однокомнатную избушку. Пойти на компромисс быка заставляют лишь подловатые угрозы: баран обещает проломить лбом стену, кабан — подрыть рылом фундамент, а петух — взлететь на чердак и сгрести землю с потолка. Ничего не поделаешь, приходится пустить замерзших шантажистов и, делая хорошую мину при плохой игре, коротать в тесноте долгие зимние вечера за лицемерной песней: «Вместе все же интересней, вместе все же веселей…»
В русской версии «Зимовья зверей» 1981 года животные выглядят не такими коварными, хотя их ждет серьезное морально-этическое испытание на сплоченность. Избушку, где зимуют баран, свинья, бык, петух и гусь, осаждает банда голодных волков, которые предлагают сделку: «Гуся отдайте, остальных не тронем». Неизвестно, как сложилась бы судьба гуся, если бы его окружали такие же эгоистичные лентяи и любители попользоваться чужим трудом, как в «Зимовье» киностудии «Беларусьфильм», но «Союзмультфильм» не подкачал: ни один зверь даже теоретически не допускает мысли обменять гуся на собственную безопасность, и фильм завершается практически цитатой из телевизионного шлягера «Место встречи изменить нельзя», когда окруженная банда волков выходит с поднятыми лапами на снег.
«Зимовье зверей» вполне можно определить как анимационный норсерн — жанр не менее почтенный, чем вестерн и истерн, однако обладающий своей спецификой по объективным климатическим причинам. Степень стандартизации современного норсерна довольно высока: ткни пальцем в любое название фильма, где есть слова из ассоциативного ряда «север», «зима», «мороз», — и получишь примерно один и тот же набор удовольствий. На первом месте в их списке возможность полюбоваться красивыми снежными (горными, лесными, ледяными) пейзажами, а также особая уязвимость человека перед погодой: чтобы поставить персонажа в безвыходную ситуацию, достаточно выгнать его на мороз без шубы. Это часто сообщает взаимоотношениям между людьми дополнительную остроту, скажем, как фильме с маловыразительным названием «Нереальный север» (в оригинале оно тоже звучит пресновато — Far North), ничем не примечательном, кроме зрелища артиста Шона Бина, который в финале бежит с голой ж…ой по сугробам куда глаза глядят, утомившись общением с двумя не поделившими его жительницами арктической тундры (матерью и дочерью).
Если говорить об особенностях национальных кинематографий в зимний период, то можно отметить тему зимней спячки, особенно пре-льщающую артхаусных режиссеров с интеллектуальными претензиями. Тут, правда, в спячку порой хочется впасть зрителю, особенно когда продолжительность фильма составляет три с лишним часа — столько продолжается «Зимняя спячка» турецкого любимца международных фестивалей Нури Бильге Джейлана. Эта психологическая драма, удостоенная в Каннах Золотой пальмовой ветви в 2014 году, использует зимнюю спячку как метафору отчуждения, а также и «разобщенности близких душ» (о которой так проникновенно поется в главном зимнем хите советского народа, «Иронии судьбы»).
От того, что турецкая зима отличается сравнительной мягкостью, герою «Зимней спячки» ничуть не легче, хотя причины его маеты не слишком очевидны. Он вполне обеспеченный материально лендлорд, и хотя бедные жильцы его домиков и отелей все время просят отсрочки с квартплатой, на жизнь ему хватает. Кроме того, он подвизается колумнистом и мечтает написать книгу «История турецкого театра». Однако сосредоточиться ему не дает молодая красивая жена, которая предъявляет мужу классический женский упрек — о потраченных на него впустую лучших годах жизни: «Я избавилась от всех своих хороших качеств, чтобы уживаться с тобою. Я стала суровой, робкой, черствой, подозрительной». Бедная женщина пытается растормошить супруга-отморозка: «Хотелось бы, чтобы ты хоть раз в жизни испытал чувства, которые не были бы выгодны тебе», — и за этими увлекательными разговорами удается скоротать первые полтора часа «Зимней спячки».
Дальше дело идет немного поживее, когда герой решает уехать от душной жены в Стамбул, но, не дождавшись под снегопадом опаздывающего поезда, вместо этого заваливается в уютную берлогу к одному из местных жителей и в компании аборигенов решает вместо обычного травяного чая попробовать крепкого мужицкого пойла. В процессе мужских философских разговоров персонажи по очереди пытаются пробудить свою совесть от зимней спячки, отчего фильм начинает парадоксальным образом смахивать на «Особенности национальной охоты», тем более что в итоге колумнист выбегает из избушки и стреляет прямо в зайчика, чтобы в итоге принести его домой, смиренно вернувшись к жене, травяному чаю и «Истории турецкого театра».
В общем, как увидишь в названии фильма слово «зимний», можно биться об заклад, что речь пойдет о нехватке человеческого тепла — например, в драме Тома Тыквера с оригинальным названием Winterschläfers («Зимние спячечники», но в нашем прокате дело закончилось стандартной формулировкой — «В зимней спячке»). Это полнометражный дебют Тыквера 1997 года, где на скользких заледеневших дорожках сталкиваются жизненные траектории пятерых обитателей горнолыжного курорта, которым лучше было бы никогда не встречаться, а вместо этого заберложить на пару дней, наварить глинтвейна, отлежаться под ватными одеялами, короче, не выходить из комнаты и не совершать ошибку, но от судьбы не уйдешь. Угробив почти всех своих героев (особенно запоминается удавшаяся просто на зависть гибель горнолыжного инструктора, свалившегося в пропасть), Тыквер после этого к задумчивой и сонной зимней тематике охладел, быстренько снял крайне динамичный криминальный триллер «Беги, Лола, беги» и благополучно рванул за длинной деньгой в солнечный Голливуд.
Впрочем, и в Голливуде любят иногда включить режим глубокой заморозки и показать поучительные истории о бестолковых гражданах, поплатившихся за свое легкомысленное отношение к минусовым температурам, — как, например, в триллере «Замерзшие» о компании лыжников, пробравшихся зайцами на горнолыжный подъемник и оставленных в подвешенной кабинке на всю ночь. Ужимки и прыжки замерзающих бедолаг даже не столько развлекают, как комментарии пользователей на русскоязычных торрентах, считающих, что название «Замерзшие» не очень соответствует сути происходящего: «Правильно назвать надо было “Фильм о двух дебилах, которых съели волки”», и предлагающих свои радикальные способы спасения, в рейтинге которых с большим отрывом лидирует водка.
Но у русских в принципе совершенно особые отношения с зимой и вечной мерзлотой, которые, думается, не всегда доступны для понимания заграничных кинематографистов, за исключением совершеннейших отморозков, вроде актера Тома Харди, который лет десять назад совершил увеселительную поездку в Якутию и купался на Оймяконе в 50-градусный мороз. Жалко, что тогда Харди, объявившийся себя «на 22% генетическим сибиряком», не озаботился получением российского гражданства, а то бы сейчас мог претендовать на роль одного из колоритных бородачей в каком-нибудь нашем производственном норсерне вроде экранизации романа геолога-шес-тидесятника Олега Куваева «Территория».
Этот высокобюджетный блокбастер 2014 года с эффектными панорамами над плато Путорана, напоминающий глянцевую фотосъемку для журнала National Geographic, при всей своей внешней нарядности заметно отстает в плане человеческого содержания — колоритности персонажей и мощности характеров — от незаслуженно забытых советских образцов жанра. Например, от фильма Алексея Симонова «Обыкновенная Арктика», снятого в 1976-м по рассказам Бориса Горбатова, в 1935–1936-м зимовавшего на Диксоне и облетевшего всю Арктику. Фильм «Обыкновенная Арктика» пролежал на полке всего четыре года, но потом все-таки был выпущен, несмотря на то что покорение Севера выглядит в нем занятием не столько героическим, сколько нервным и разрушительным для психики.
И уж совсем леденящее впечатление производит зафиксированный в 1984-м Гостелерадио спектакль Московского академического театра им. В. Маяковского «Закон зимовки» по одноименной пьесе того же Бориса Горбатова, где балагур-радист цитирует Шопенгауэра («Когда мы страдаем телесно, мы забываем обо всех прочих горестях. Но сильные душевные муки заставляют забыть нас о телесных»), а другой бывалый полярник сетует на уничтожение былого арктического романтизма и обмельчание арктической бездны экзистенциального отчаяния: «Была Арктика — охотники, старатели, купцы, ученые, а теперь что же? Водолазы, механики, трактористы, радисты… Большевики… Раньше люди в Арктике вешались, стрелялись, а теперь электрификация, и повеситься неудобно».