В российских кинотеатрах расцветает «Земляничная поляна» Ингмара Бергмана — одна из визитных карточек режиссера. Вспоминаем текст Алексея Филиппова, написанный к 100-летию Бергмана несколько лет назад: о том, как режиссер меняется во времени — и остается ему созвучен.
«Они разбили вдребезги действительность», — говорит в «Фанни и Александр», opus magnum великого шведа, Хелена Экдаль (Гунн Вольгрен
Смотреть онлайн13 фильмов Бергмана — и один о нем
14 июля, в день рождения, Бергман традиционно ставил «Цирк» Чаплина
В день столетия Бергмана ему вряд ли нужна новая поставка бронзы: как и у Тарковского, который в определенной степени является гением-побратимом великого шведа (они, разумеется, обменивались взаимными похвалами), у него и так мощная элитарная аура, такой плотный слой регалий и такой космический статус, что немудрено за богом не заметить человека. Последний сегодня оказался важнее первого, когда ранимость, поиск идентичности и внутренние демоны оказались возможны и без сложносочиненных религиозных образов. И в этом смысле на Бергмана давно пора взглянуть с другого балкона в театре его влияния и интерпретаций.
ЧитатьРецензия на «Сцены супружеской жизни» — ремейк Бергмана
Трудно не заметить парадокс исполинских фигур XX века: стремясь разобраться в бытовом, повседневном, отнюдь не возвышенном, им нередко приходилось прибегать к перекодированию на язык высокодуховного. Вечно воевавший с отцом-пастором и его религиозным сознанием, Бергман одновременно выступал богоборцем и неистово искал создателя, не столько в небесах, сколько в человеке. Его буржуазность сочеталась с попыткой эту буржуазность похоронить (opus magnum, в сущности, наблюдает этот крах глазами ребенка). Половина его фильмов провоцировали публику в свое время («Лето с Моникой» поразил 1953-й сексуальной откровенностью), вторая — может изрядно раздражить зрителя современного (легко представить, как «Сцены из супружеской жизни» разбирают на алфавит гендерных стереотипов).
И все же Бергман легко проходит между Сциллой собственного обожествления и Харибдой «устаревания». За одну только фильмографию трудоголика (такое ощущение, что он все эти картины не снимал, а смотрел) Бергман поработал не то что в разных жанрах, а в разных эстетических координатах, перепробовал множество акцентов киноязыка. Он отдавал долг костюмированной театральности, выбирая каждый раз подходящее звучание: водевиль («Улыбки летней ночи»), сатирическая драма («Лицо»), напоминающий песнь бродячего менестреля макабр («Седьмая печать»). Обращался к ритму сновидения, киногении и юнгианству: абсолютный чемпион в этой области — «Персона» (еще точнее — энигматичный пролог к ленте, впрочем, не только он), но можно присмотреться, например, и к «Молчанию», или сумрачному хоррору «Час волка». Наконец, заинтересовавшись телевидением, Бергман ставил там не только аскетичные как-бы-спектакли, но и нечто, напоминающее сегодняшнее инди-кино, высокохудожественное хоум-видео.
ЧитатьСпектакль по «Персоне» в Гоголь-центре
Те же «Сцены из супружеской жизни» напоминают какой-нибудь прото-мамблкор, вроде Джона Кассаветиса
Именно вознесшись до этого космоса (в разговорах о Бергмане это происходит сплошь и рядом), проще всего монолитную фигуру низвергнуть. Про шведского гения нередко замечают, что у него практически нет прямых последователей, но ведь хватает и режиссеров-поклонников (эта деталь несколько приуменьшается, как и его синефилия). Если вдруг Бергмана-человека почему-то сложно рассмотреть за всеми притчами, театральными представлениями и путешествиями в подсознание, то его связь с современным зрителем чуть более очевидна. Речь даже не про Тарковского, Звягинцева
СлушатьПодкаст про «Дом, который построил Джек» и творчество Ларса фон Триера
В день столетия Ингмара Бергмана кажется важным напомнить не о его величии и месте в истории, но о том, что даже самые архаичные его сюжеты способны перерождаться не только благодаря смене жанра, режиссерского почерка или банальной адаптации к новой эпохе, но просто в глазах зрителя. Лицемерие общества, страх смерти, поиск истины и места под солнцем, решение дилеммы «быть/казаться» — Бергман формулирует реплики на эти темы в диапазоне от религиозных трактатов до статусов вконтакте. Впрочем, одно порой сложно отличить от другого: «Если всё несовершенно в нашем несовершенном мире, то любовь само совершенство в своём совершенном несовершенстве», — говорится в «Седьмой печати». И в этом умении говорить на многих языках — один из главных талантов Бергмана, из которого все эти годы лепили с одной стороны интеллектуала-небожителя, с другой — влюбчивый сгусток фобий, переживший четыре развода, кучу романов (в том числе и с актрисами-музами) и много других сцен из человеческой жизни. Так или иначе, человеческое восторжествовало, кинематографическое — осталось.
Алексей Филиппов
14.07.2018