Брестская уния 1596 года и Украина — «Украинство...» Глава VIII

1. Предпосылки Брестской унии

Украинская грекокатолическая (униатская) церковь сыграла ключевую роль в формировании так называемого «галицийского духа». Носители «галицийского духа» настаивали и настаивают на том, что именно они — соль украинской земли, в то время как население большей части Украины, зараженное вирусом «москальства», к истинному украинству никакого отношения не имеет.

Разумеется, нельзя объяснять нынешний бандеровский антирусский шабаш на Украине воздействием одного лишь этого «галицийского духа». Но что этот дух стал одним из мощных факторов такого воздействия — несомненно. Несомненно также то, что, воздействуя непосредственно, этот дух оказывал еще и опосредованное воздействие, активизируя другие факторы. Всё это означает, что его исследование имеет не только научное, но и практическое политическое значение.

Связь между активизацией «галицийского духа» и тем, что в определенных кругах уже открыто называется реваншем за поражение во Второй мировой войне, достаточно очевидна. Многие из тех «галицийцев», кто провоцировал осенью 2013-го кровавые события на майдане и запускал гражданскую войну на Украине, откровенно называют себя наследниками бандеровцев. А если учесть, что в годы перестройки именно галицийская элита была на Украине основным мотором разрушения СССР, то сегодня мы наблюдаем уже вторую серию реванша.

Поскольку украинский грекокатолицизм — важнейший элемент «галицийства», а «галицийство» — важный элемент нацистского, в том числе и бандеровского, реванша, обсуждение истоков грекокатолицизма отнюдь не является, подчеркнем еще раз, только историческим обсуждением. Скорее, следует говорить об обсуждении, носящем историко-политический и даже собственно политический характер. События на Украине показали, что далекое прошлое способно возвращаться в реальность самым беспощадным и разрушительным образом. Осознавая это, мы предлагаем рассматривать предпосылки Брестской унии 1596 года как это самое возвращающееся прошлое. Причем обсуждение самой Брестской унии — события, без которого «галицийство» в нынешнем его виде не существовало бы, — должно быть предварено достаточно детальным обсуждением того, что можно назвать именно ее предпосылками.

Обоснование «благости» унии авторами унионных проектов

Уния (от лат. unio — единение, союз) — это договор об объединении православной церкви с католической под властью папы римского.

Почему вообще встал вопрос о необходимости такого объединения?

До XI века христианская вселенская церковь существовала в неразделенном виде. Однако в 1054 году произошел церковный раскол, и церковь распалась на две части: Римско-католическую (Западную) с центром в Риме и Православную (Восточную) с центром в Константинополе. В дальнейшем авторы всех унионных проектов отталкивались именно от этого события, обосновывая необходимость объединения тем, что восстановление утраченного изначального единства является благом для обеих церквей.

На причинах раскола мы остановимся позже. Сначала отметим, что предпосылки раскола, случившегося в 1054 году, были заложены за несколько столетий до того — в 395 году, когда Римская империя разделилась на две части: Западную Римскую империю и Восточную Римскую империю.

В момент раздела на территории Римской империи существовало пять религиозных центров, возглавляемых патриархами — епископами Рима, Александрии, Антиохии, Константинополя и Иерусалима. После раздела в Западной Римской империи оказался только один из этих пяти центров — римский, а к Восточной отошли остальные четыре. В дальнейшем это обстоятельство сыграет определенную роль. Римский епископ сможет выстраивать свою линию единолично, а константинопольский патриарх хоть и займет в силу столичного положения Константинополя первое место среди восточно-римских епископов, будет всё же «одним из четырех», а не «единственным».

Как мы знаем, Западная Римская империя подверглась завоеванию германскими племенами. Впоследствии, когда здесь сформировалось множество отдельных феодальных государств, Римской церкви удалось решить сложнейшую задачу — она сумела стать духовной скрепой, благодаря которой раздробленная на части Западная Европа обрела черты единой цивилизации. Безусловно, такая задача была по плечу только очень сильному субъекту, наделенному страстью, духом и волей. Но в то же время решение такой задачи было облегчено вышеупомянутым обстоятельством — тем, что римские епископы не встречали на территории Западной Римской империи противодействия со стороны других крупных христианских религиозных центров, поскольку таковых на Западе просто не было. В результате здесь сложилась со временем мощная разветвленная церковная организация с единым центром в Риме, претендовавшая на то, чтобы светская власть признала первенство власти церковной, и самым активным образом участвовавшая в формировании политической карты Европы.

В отличие от Западной Римской империи, оказавшейся в раздробленном состоянии, Восточная Римская империя — Византия — в течение длительного времени сохраняла единство под властью императора. Несмотря на то, что отдельные константинопольские патриархи проявляли порой «норов» в отношении императора, в целом константинопольский патриарх, находясь в непосредственной близости и в зависимости от императора, обладал меньшей самостоятельностью, чем папа римский.

И папа римский, и константинопольский патриарх соперничали, претендуя на главенство в христианском — тогда еще формально не разделенном — мире. И хотя к 1054 году Рим и Константинополь накопили очень много разнокачественных претензий друг к другу, всё же основную роль в расколе сыграли три типа собственно конфессиональных разногласий — догматические, обрядовые и канонические.

Основное догматическое разногласие — знаменитый спор о «филиокве» (лат. Filioque — «и Сына») — состояло в том, исходит ли Святой Дух только от Бога-Отца (как настаивала Восточная церковь, следуя первоначальным догматическим определениям) или же и от Бога-Отца, и от Бога-Сына (как настаивала Западная церковь, добавившая нововведение об исхождении Святого Духа «и от Сына»).

Обрядовые разногласия возникли вокруг того, что Западная церковь признавала необходимость поста в субботу, безбрачия духовенства (целибата), причащения только пресным, а не заквашенным хлебом и др., а Восточная — отрицала такую необходимость.

Ключевое каноническое разногласие касалось учения Западной церкви о главенстве римского епископа над всей Церковью. Это учение, появившееся еще в IX веке, было основано на представлении о том, что римский епископ — преемник апостола Петра, главы всех апостолов — по Божьему установлению наследует его права. А потому духовная власть римского епископа распространяется на всю Церковь, он является Наместником Христа на земле. Восточная же церковь, хотя и признавала за римским епископом, преемником апостола Петра, «первенство чести» среди других епископов, однако учение о его главенстве отрицала.

Вот эти-то разногласия и подтолкнули в 1054 году к церковному расколу: Западная и Восточная церкви предали друг друга анафеме.

Авторы всех будущих унионных проектов — как нетрудно догадаться, это были католики — исходили из того, что православная и католическая церковь должны объединиться под главенством папы римского (хотя неготовность Восточной церкви признать учение о его главенстве как раз и послужила одной из причин раскола). И мотивировали необходимость объединения тем, что восстановление изначального единства христианской церкви есть безусловное благо для обеих частей христианского мира.

Однако православные противники унии придерживались иной точки зрения. Они рассматривали унионные проекты как форму римской экспансии. И исходили из того, что католики вовсе не намерены заключать православных «схизматиков» (от греч. σχίσμα — расщепление, раскол, распря), как их называл Рим, в братские объятия — их предполагалось сокрушить, подавить, подчинить.

Великая схизма. Миниатюра XIII века

Попытки римско-католической церкви распространить влияние на Восток в Х-XIII веках

Западная церковь неоднократно обращала свой взор на восток в расчете подчинить Русь своему влиянию. Одна из первых крупных попыток на этом направлении была предпринята еще в Х веке, то есть до церковного раскола 1054 года. И константинопольский патриарх, и римский папа вели переговоры с Владимиром, великим князем Киевским, о принятии христианства. Даже после того, как Владимир сделал в 988 году выбор в пользу христианства византийской церкви, папа римский продолжал направлять в Киев послов, не теряя надежды склонить Владимира к вхождению в орбиту Рима.

Усилия в этом направлении Рим предпринимал и в XI, и в XII веке, но безрезультатно.

В XIII веке между Восточной и Западной церквями пролегла линия окончательного водораздела. В 1203 году во время Четвертого крестового похода папские крестоносцы вместо того, чтобы попытаться освободить Иерусалим от мусульманского владычества, воспользовались тем, что в Константинополе произошел дворцовый переворот, и под предлогом восстановления законной власти вторглись в Византию. Весной 1204 года они штурмом завладели Константинополем. Город был разграблен и сожжен. По свидетельству очевидца, «убитых и раненых имелось там столько, что не было им ни числа, ни меры».

На месте Византии крестоносцы образовали собственное государство — Латинскую империю. Влияние Рима стремительно расширялось. Помимо завоеванной Византии, власть папского престола признали Англия, где в то время правил Иоанн Безземельный, и Франция, где правил Филипп II Август. В Германии и ряде других стран, возникших на территории Западной Римской империи, папа полновластно вмешивался в разрешение земельных и государственных споров и конфликтов между князьям и королями.

После падения Константинополя вполне закономерно было, что Рим направит свой взор и на другие земли, принявшие греко-православное христианство, в том числе на Русь. Однако попытка Рима силой включить в сферу своего влияния Северо-Западную Русь наткнулась на сопротивление новгородского князя Александра Ярославовича, который в 1240 году разбил шведских рыцарей в сражении на Неве, в том же году прогнал из Пскова занявших этот город немецких «псов-рыцарей», а в 1242 году выиграл знаменитую битву на Чудском озере.

А вот на Юго-Западной Руси Рим такого сопротивления не встретил. В середине XIII века князь Даниил Галицкий оказался заложником целого клубка проблем, разрешить которые он не мог. Здесь и междоусобная борьба за право княжения в Галицко-Волынском княжестве, и непрекращающиеся территориальные претензии соседних властителей — польских князей и венгерских королей, и «усмирение» аппетитов галицкого боярства, и угроза со стороны половецких ханов, и, наконец, сначала нашествие татаро-монголов под предводительством хана Батыя в 1240 году, а затем большой поход Орды на Галицко-Волынское княжество в 1252—1254 гг.

Рассчитывая на западных союзников в борьбе с Ордой, Даниил Галицкий вступил в переговоры с римской курией. И пообещал пойти на объединение церквей в обмен на военную поддержку Запада. В 1254 году папа римский Иннокентий IV поручил своему легату короновать Даниила в городе Дорогочине. Во время коронации Даниил принял титул «короля Руси». Папа, вынашивавший объединительные планы, даже начал призывать католиков к крестовому походу против татаро-монголов для оказания помощи единоверцам. Но всё осталось на уровне деклараций — в реальности ни похода против татаро-монголов, ни объединения церквей не последовало.

Реальностью стало другое: обозначилась развилка, имевшая принципиальное значение для всей дальнейшей русской истории. Невский сделал выбор в пользу того, чтобы Русь шла своим путем. Галицкий — в пользу того, чтобы следовать путем Запада.

Первые унионные проекты: Лионская и Флорентийская унии

Впервые договор о церковной унии — союзе между православными и католиками на условиях подчинения Риму — был заключен в 1274 году на Втором Лионском соборе. Это событие известно как Лионская уния.

Разгромив в 1261 году Латинскую империю, основанную крестоносцами после захвата Константинополя в 1204 году, и восстановив (правда, в урезанном виде) Византийскую империю, Михаил VIII Палеолог вполне обоснованно ожидал возмездия со стороны Запада. Опасаясь столкновения, он решил попросить папу Григория Х о содействии в урегулировании отношений с Западом. Папа содействие пообещал, однако вынудил Михаила VIII расплатиться особым образом: Михаилу было предложено совершить метафизическое предательство, и он пошел на это. Вернув себе земли Византийской империи, он предал ее дух — заставил византийское духовенство признать на Втором Лионском соборе прибавление «филиокве» к Символу веры, главенство папы римского и то, что на языке обсуждаемой эпохи именовалось «правом апелляции в Рим». Однако широкие массы отказались принять насильственно насаждаемую унию, и это привело к кровопролитию. Союз с Римом оказался недолговечным. Уже сын Михаила Палеолога, Андроник II, отделился от Рима.

Характерно, что Лионскую унию признают крупной неудачей даже сами униаты. Глава украинских грекокатоликов Андрей Шептицкий констатировал: «Наиболее мощные униональные стремления Католической Церкви обычно имели своим следствием то, что отталкивали от себя всю массу разделенных. О Лионском соборе 1274 года следует, к прискорбию, отметить то же самое…».

Вторая крупная унионная попытка — Флорентийская уния — связана с готовностью византийских императоров, которым угрожало османское вторжение, пойти на объединение церквей под властью папы в обмен на поддержку Запада.

В 1433 году византийский император Иоанн VIII отправил своего представителя, грека Исидора, на Базельский собор для предварительных переговоров о соединении церквей.

В 1436 году константинопольский патриарх Иосиф II, союзник императора Иоанна VIII в вопросах унии, посвятил Исидора в сан митрополита Киевского и всея Руси. Как указывает историк церкви А. Карташев, «с назначением Исидора на Русскую митрополию в глазах греков обеспечивалось участие Русской Церкви в задуманном деле соединения Церквей». При этом, утверждает Карташев, греческим иерархам представлялось, что латиняне, заключая с ними унию, пойдут на догматические уступки, а высокообразованный Исидор поможет православным доказать латинянам свою правоту. Карташев считает, что в Исидоре греки ценили ум, а вовсе не его готовность «быть изменником вере отцов, чего они совсем не желали и не ожидали от него».

В 1438 году, прибыв в Феррару на Собор, «греческие иерархи испытали несколько оскорблений от латинян. Так, папа требовал, чтобы Патриарх Иосиф при встрече с ним поцеловал по латинскому обычаю его туфлю, и только после решительного отказа со стороны Иосифа оставил свое требование».

На Соборе развернулась острая полемика по поводу «филиокве», главенства папы римского и других вопросов, ставших в свое время причиной разделения Западной и Восточной церквей. Часть греческих епископов, а особенно митрополит Марк Эфесский, представлявший патриарха Иерусалимского, твердо отстаивали православные догматы. Тем не менее, Исидор (митриполит Киевский и всея Руси), Иосиф II (константинопольский патриарх) и Иоанн VIII (византийский император) дали согласие на унию.

В ходе Собора, в июне 1439 года, престарелый Иосиф II скончался. В июле император и греческие епископы подписали во Флоренции (где проходила завершающая часть собора) унию, в соответствии с которой Восточная церковь принимала католические богословские доктрины, сохраняла свои обряды, а также административную автономию, но попадала под юрисдикцию папы римского. Таким образом, даже если версия Карташева о том, что многие греческие иерархи поначалу заблуждались насчет намерений Исидора, верна, к июню 1439-го Исидор уже вполне проявился как «изменник вере отцов». Но это не помешало многим епископам поставить под унией свои подписи.

Однако четыре епископа, включая Марка Эфесского, проявили твердость и унию подписать отказались. Характерно, что папа Евгений IV, узнав об отказе Марка Эфесского, сказал: «Мы ничего не сделали».

Эти слова оказались пророческими. Вернувшись с Собора, многие греческие епископы дезавуировали свои подписи. И миряне, и основная масса духовенства отвергли унию. Новый константинопольский патриарх — униат Митрофан, поставленный папой взамен скончавшегося Иосифа II, — столкнулся с невозможностью навязать унию своей пастве.

Митрополит Киевский и всея Руси Исидор, приложивший колоссальные усилия для подписания Флорентийской унии, сразу после Собора был возведен папой в сан кардинала-пресвитера и получил звание «легата от ребра Апостольского в землях Ливонских, Литовских и Русских».

Прибыв в Вильну в августе 1440 года, Исидор провел там почти год, обласканный великим князем Литовским Казимиром IV, и сумел, опираясь на помощь этого государя-католика, навязать унию православным Западной Руси.

Совсем иной прием ждал Исидора в Москве. На собравшемся в 1441 году Соборе епископов Великого княжества Московского уния была единогласно отвергнута, а сам митрополит Исидор признан еретиком, осужден как отступник и арестован. Однако ему удалось бежать из-под ареста. Впоследствии он обосновался в Риме.

Сложилась своеобразная ситуация: Московский собор отверг унию, но при этом Москва находилась под омофором константинопольского патриарха-униата.

В 1443 году ситуация еще более осложнилась: прошедший в Иерусалиме собор во главе с патриархами Александрийским, Антиохийским и Иерусалимским отлучил от Церкви приверженцев унии.

В 1448 году — спустя несколько лет после изгнания принявшего унию митрополита Исидора — Собор епископов Великого княжества Московского без согласования с константинопольским патриархом-униатом поставил митрополитом Киевским и всея Руси Иону, епископа Рязанского и Муромского. Как подчеркивает протоиерей В. Цыпин, магистр богословия Московской духовной академии, «акт этот не мыслился тогда как введение принципиальной новизны в устройство управления Русской Церкви. Святитель Иона был поставлен митрополитом без благословения Константинопольского Патриарха, потому что новый патриарх [пришедший на смену патриарху Митрофану] Григорий Мамма оставался в унии».

Иными словами, в тот момент Русская церковь совершила подобный шаг не потому, что стремилась обрести автокефальный статус (то есть получить самостоятельность, выйдя из подчинения Константинополю), а исключительно ради того, чтобы противостоять униатству более активно, чем часть православной византийской элиты.

Между тем Византия агонизировала. В 1451 году император Константин, сменивший умершего в 1448 году Иоанна VIII, не надеясь более на помощь Запада, изгнал патриарха-униата и восстановил в Константинополе православие. Однако уже в 1452 году он вновь начал переговоры с Римом об унии… Метания Константина не спасли его империю. В мае 1453 года турки взяли Константинополь. Византийская империя пала — на этот раз безвозвратно. С момента падения Константинополя центром православия оказалась Москва.

Юрисдикция Ионы, получившего титул митрополита Киевского и всея Руси, распространилась поначалу и на земли Западной Руси. В 1451 году великий князь Литовский Казимир IV из дипломатических соображений (за два года до того он заключил мирный договор с великим князем Московским Василием II) издал грамоту о том, что в управлении Ионы находятся все православные епархии Литовского княжества.

Однако в 1458 году тот же Казимир поддержал инициативу папы Каллиста III о создании Киевской митрополии, независимой от Москвы. Находясь в Риме, константинопольский патриарх-униат Григорий Мамма назначил митрополитом Киевским Григория Болгарина (ученика изгнанного из Москвы Исидора). При поддержке Казимира власть Григория Болгарина распространилась на епархии Западной Руси, и он стал называться митрополитом Киевским, Галицким и всея Руси.

В 1461 году после кончины митрополита Киевского и всея Руси Ионы (того, кто был избран Собором епископов Великого княжества Московского в 1448 году) его преемник стал носить титул митрополита Московского и всея Руси.

В 1469 году Григорий Болгарин, не выдержав изоляции (большая часть паствы его не приняла), вернулся в православие. Но «мавр сделал свое дело» — разделение Русской митрополии на Киевскую и Московскую не имело уже обратного хода.

Итак, следствием Флорентийской унии стало вовсе не единение католической и православной церквей, а раскол православия. Сначала — вынужденное отъединение Русской церкви от Константинопольского патриархата, ибо во главе патриархата оказался униат. А затем раздробление единой Русской митрополии, вышедшей из подчинения Константинополю, на Московскую (сохранившую свою независимость от Константинополя) и Киевскую (вернувшуюся под юрисдикцию Константинополя). Зафиксируем также, что на тот момент униатство не получило на территории Киевской митрополии широкого распространения.

На арену выходит протестантизм

Следующая попытка заключить унию была предпринята Римом в 1596 году на территории Речи Посполитой (федерации Королевства Польского и Великого княжества Литовского), окормлявшейся митрополитом Киевским, Галицким и всея Руси. Речь идет о так называемой Брестской унии.

Как уже было сказано выше, наше внимание сосредоточено только на предпосылках Брестской унии — как исторически предвосхищавших ее, так и тех, которые оказывали на нее непосредственное воздействие, выступая в роли прямого катализатора этого большого проекта папского престола.

Одним из таких факторов стало появление на исторической арене нового действующего лица — протестантизма. Родоначальником протестантизма считается Мартин Лютер, который впервые открыто выступил против политики католической церкви в 1517 году. В рассматриваемый период католическая церковь, с ее стремлением к обладанию светской властью и материальными богатствами, уже мало походила на аскетическую церковь апостольских времен. Так что негодование верующих имело под собой реальные основания, а кроме того дополнительно подогревалось теми силами, которым хотелось освободиться от чрезмерной власти папского престола, — например, германскими князьями. Протестантизм получил широкую поддержку. Адепты различных реформаторских течений (а их было множество) стремительно распространились по территории Европы, демонстрируя изрядную энергию и убежденность.

В Польше и Литве к протестантизму потянулись как простолюдины, так и шляхта. Как указывают исследователи Л. и Ю. Ивонины, «протестантизм для ряда князей был гораздо удобнее католицизма, предполагавшего политический и идеологический контроль Рима. Бывшие церковные земли переходили главным образом в руки дворянства. Никаких радикальных перемен в общественно-политической жизни при этом не происходило». Что характерно — протестантизм оказался притягательным не только для католической знати, но и для православной: «Православные фамилии: — Ходкевичей, Воловичей, Сапег, Горских, Вишневецких и др. приняли протестантизм», — отмечает историк церкви А. Карташев. Он объясняет переход православной знати в протестантизм, конкретно — в кальвинизм, инстинктом сопротивления католичеству как орудию полонизации и латинизации: «Опротестантимся, чтобы не облатиниться и не ополячиться».

Нестойкость православных родов, устремившихся в кальвинизм, ряд исследователей связывает не только с «инстинктом сопротивления католичеству» и (или) сугубо меркантильным интересом — захватом земель, церковного имущества и пр. Было и еще одно, крайне немаловажное для знати, обстоятельство. Представители правящей католической династии Ягеллонов (а в рассматриваемый нами период именно Ягеллоны были великими князьями Литовскими и королями Польскими) несколько раз подтверждали так называемое Городельское постановление 1413 года, в соответствии с которым православные не допускались к высшим должностям в государстве.

Однако и это еще не всё. Благодаря специфической политике Ягеллонов, западнорусское православие переживало кризис, вполне сопоставимый с тем кризисом, в котором пребывала католическая церковь и который открыл дорогу столь широкому распространению кальвинизма. Как подчеркивает в своем исследовании П. Знаменский, «всего вреднее для Православной Церкви было усвоенное королями право церковного «патроната» и «подавалья» церковных мест — архиерейских кафедр и находившихся на коронных землях монастырей и церквей…». Иными словами, места священников и настоятелей монастырей, игравших ключевую роль в духовной жизни общества, вручались людям «за деньги или в награду за военные и гражданские заслуги». Подобная практика еще никогда и нигде не приводила к положительным результатам.

Итак, в рассматриваемый период на территориях Великого княжества Литовского и Королевства Польского получил широкое распространение протестантизм — как реакция на кризис католической церкви. Одновременно специфическое отношение правящей католической династии Ягеллонов к православию (православные не допускались к высшим государственным должностям; на духовное поприще привлекались лица, дискредитирующие православную церковь) привело к тому, что часть православных, видевших «изъяны» в западнорусской церкви того времени и одновременно сопротивлявшихся окатоличиванию и ополячиванию, тоже устремилась в протестантизм.

Таким образом, протестантизм, во-первых, оказался неожиданным конкурентом католицизма в деле вовлечения православных в его орбиту. А во-вторых и в-главных — он нес прямую угрозу существованию католической церкви в целом.

Католический ответ на вызов Реформации: орден иезуитов

Реформация была вызовом. От Римской католической церкви отделилась значительная часть Западной Европы. Не дать ответ на этот вызов означало для католической церкви расписаться в собственной смерти. И такой ответ был дан. Им стала Контрреформация, основы которой были заложены на Тридентском соборе, длившемся с декабря 1545 года по декабрь 1563 года.

Существенное влияние на решения, принятые Собором, оказали четыре иезуита-богослова, сторонники Игнатия Лойолы, основателя «Общества Иисуса» — так назывался официально орден иезуитов. Исследователь истории этого ордена Теодор Гризингер считает, что иезуиты вообще являлись главной двигательной силой Контрреформации: «С появлением Ордена иезуитов… мир с изумлением увидел, как много может сделать небольшое общество, если им руководит железная воля, ни перед чем не отступающая для достижения своей цели». Гризингер указывает: «Всюду, где был бой, где католичество боролось с Реформацией, являлись послы Лойолы и своим умом, красноречием и энергиею всегда умели доставить победу защищаемому делу и давали папизму утвердиться в стране».

Официальная история «Общества Иисуса» ведет отсчет с 27 сентября 1540 года. В этот день папа Павел III издал буллу Reginima militandis ecclesiae об утверждении ордена иезуитов — структуры, которой суждено было сыграть решающую роль в прекращении наступательного движения Реформации и в дальнейшем наступлении на православие.

Орден иезуитов сумел решить крайне сложные задачи во многом благодаря его основателю Игнатию Лойоле. Кем был этот человек? Фактор личности в истории очень значим. Но ведь личность в истории редко действует только «от своего имени». От чьего имени действовал Лойола? Казалось бы, ответ налицо — от имени папского престола. Но личность Лойолы сформировалась задолго до того, как он вступил во взаимодействие с римской курией. И, возможно, это «имя» (которое, безусловно, связано с папским престолом) следует искать на более раннем этапе его биографии.

Игнатий Лойола появился на свет в одной из знатнейших семей Испании. Детство он провел в замке своего крестного отца, королевского казначея, где научился читать, писать и прекрасно фехтовать.

На дальнейшую его судьбу повлиял дальний родственник — Антонио Манрикес, герцог де-Нахера. По рекомендации герцога Игнатий Лойола в 14 лет стал пажом Фердинанда II Арагонского и Изабеллы I Кастильской, а по завершении пажеской службы начал продвижение на военном поприще.

Служение у вышеупомянутой королевской четы никак нельзя считать проходным эпизодом биографии Лойолы. Что это была за чета?

Фердинанд и Изабелла носили титулы «католический король» и «католическая королева». Данные титулы папский престол присваивал тем монархам, которые пользовались особым его доверием. Династический брак Фердинанда и Изабеллы положил начало объединению Испании. На эпоху правления этих «католических монархов» приходится много крупных событий — например, открытие Америки.

Крупным, но уже совсем иного рода событием стало и резкое усиление при них роли испанской инквизиции. Фердинанд начал с того, что преобразовал так называемую «Святую Эрмандаду» в разветвленную и хорошо организованную структуру, наделенную полицейскими полномочиями и противодействовавшую сепаратистским и еретическим движениям. (Изначально «Святая Эрмандада» возникла в XIII веке в кастильских городах для борьбы с разбоем, в том числе с разбоем рыцарей.) Эта полицейская структура, фактически не имевшая на тот момент аналогов в Европе, находилась в прямом подчинении короля Фердинанда. Именно она стала силовой компонентой инквизиции, «машина» которой заработала при Фердинанде и Изабелле на полную мощь: судопроизводство приобрело системный характер, с 1480 года в практику были широко введены аутодафе — торжественные, с элементами театрализации, церемонии, предполагавшие публичное покаяние еретиков, зачтение им приговоров и, в случае если выносился смертельный приговор, их сожжение.

Дочь Фердинанда и Изабеллы, Хуана (в истории она известна под именем Хуаны Безумной), вышла замуж за представителя австрийской династии Габсбургов — Филиппа I Красивого, сына императора Священной Римской империи Максимилиана I.

Родившийся в этом браке ребенок, будущий Карл V, приходился, таким образом, внуком двум влиятельнейшим католическим монархам Европы — Фердинанду II и Максимилиану I. Унаследовав колоссальную империю, охватывавшую в XVI веке значительную часть Европы (он стал королем Испании в 1516 году и императором Священной Римской империи в 1520 году), Карл V делом своей жизни объявил создание наднациональной универсальной европейской христианской монархии — под властью Габсбургов и под знаменем католицизма.

Эта концепция входила в противоречие по меньшей мере с двумя крупными процессами, протекавшими в тогдашней Европе. Во-первых, с Реформацией, подрывавшей католическое единство. Во-вторых, с начавшимся оформлением централизованных национальных государств и борьбой между ними за европейскую гегемонию. В описываемую эпоху такая борьба развернулась, например, между Испанией и Францией (позже — между империей Габсбургов и Францией), которые в течение многих лет в кровопролитных войнах делили между собой итальянские территории. Карл V стремился, в соответствии со своей идеей, расширить империю. Франция тоже пыталась увеличить за счет итальянских земель свою территорию, но по другой причине — она не хотела оказаться окруженной со всех сторон «универсальной монархией».

Важно, что не только Франция (которая противилась идее Карла V об универсальной монархии, поскольку сама рвалась к могуществу), но и испанцы — подданные Карла V — с большим трудом воспринимали концепцию, выдвинутую их королем. В испанцах сильно было национальное чувство, входившее в противоречие с «универсализмом» Габсбургов.

Однако главными противниками идеи универсальной католической империи выступили другие подданные Карла V — германские территориальные князья. Как указывает историк Ю. Ивонин, в Германии с самого начала «Реформация была направлена не только против римской католической церкви, но и в известном смысле против универсалистских тенденций Габсбургов в защиту локальной и территориальной государственности. Религиозное движение стало по существу знаменем территориализма, под которое стали позднее и некоторые католические князья, подчинившие католическую церковь в своих владениях территориальной власти, оставаясь верными католицизму».

Характерно, что католическая Франция, воюя с «католическим королем» Карлом V, не раз пыталась заручиться поддержкой протестантских германских князей.

Папскому престолу в этой сложной ситуации приходилось лавировать. Попытка поднять все католические державы на борьбу с Реформацией натыкалась на непримиримые противоречия между Францией и Габсбургами. Однозначно поддержать идею универсальной католической монархии сама римская курия была не готова — не в последнюю очередь потому, что папа римский являлся главой одного из государств Италии, папской области, а Карл V стремились расширить свою территорию за счет итальянских земель. Так что политические интересы папского престола противоречили планам Габсбургов. К попыткам Карла V сделать Рим «идеологическим рупором» своей политики римская курия тоже относилась настороженно. Хотя в какой-то момент Карл V и достиг успеха на этом направлении: в 1522 году ему удалось «продвинуть» на папский престол своего воспитателя, кардинала Утрехтского, ставшего папой Адрианом VI.

Вот тот международный фон, на котором происходило становление будущего главы ордена иезуитов Игнатия Лойолы. К рассмотрению этой фигуры мы теперь и вернемся.

Как уже было сказано, завершив пажескую службу у «католических монархов» Фердинанда и Изабеллы (дедушки и бабушки будущего императора Карла V), Лойола сделался офицером.

А в 1521 году, когда королем Испании стал уже Карл V, он личным приказом короля был назначен командовать гарнизоном, которому предстояло сдерживать натиск французов, десятикратно превосходивших по силам испанцев. Несмотря на отчаянное сопротивление, крепость была взята штурмом. По преданию, глава французской армии, маршал де л’Эпарра, был настолько поражен мужеством испанского командира, что поручил раненого заботам своего личного хирурга (у Лойолы были перебиты обе ноги), а потом освободил без выкупа и отправил в родовой замок. Лойола остался хромым на всю жизнь. Военная карьера была для него закончена.

Во время болезни Лойола прочел много религиозной литературы, в том числе два жития св. Франциска Ассизского и св. Доминика — основателей орденов. Опять-таки по преданию, проведя ночь в молитве у чудотворной иконы Пресвятой Богородицы на горе Монсеррат, он стал называть себя «рыцарь Пресвятой Девы и воин Иисуса». Когда началась эпидемия чумы, Лойола поселился в госпитале города Монрез, где, занимаясь самой грязной работой, писал книгу «Духовные упражнения» и предавался религиозному созерцанию.

Осознавая, что религиозное созерцание должно сочетаться с тщательным освоением религиозных канонических дисциплин, Лойола стал смиренно осваивать как эти дисциплины, так и общие гуманитарные знания, имеющие определенное отношение к религии. В 1524 году он осваивал всё это в низшей школе в Барселоне.

В 1526-м — в университете в Алькалле. В 1527-м — в Саламанке (в то время этот университет считался лучшим в Испании). В том же 1527 году у него появилось четыре первых последователя. В 1528 году Лойола начал обучение в парижской Сорбонне. Там же семь лет спустя, в 1535 году, он получил звание магистра.

В 1534 году шесть последователей Лойолы поддержали его намерение создать войско духовных рыцарей. В подземной часовне на Монмартре эти семеро поклялись посвятить свои жизни Богу. Последняя фраза клятвы стала впоследствии девизом ордена: Ad maiorem Dei gloriam («Для вящей славы Господней»). Поэтому некоторые исследователи настаивают, что именно 1534 год (а не 1540-й, когда орден был утвержден папой римским) следует считать годом рождения ордена иезуитов.

В июне 1537 года Лойола и его последователи, круг которых к этому моменту уже расширился, приняли священнический сан и начали проповедническую деятельность. Осенью того же года они составили «Дружину Иисуса», «чтобы бороться с ересями и пороками».

Уже на самом раннем этапе выявились основные направления деятельности новой структуры — ревностная проповедь, школьное обучение и уход за больными. Последнее направление, как и первые два, тоже было формой борьбы с Реформацией, поскольку иезуиты, готовые идти в чумные бараки, приобрели огромный авторитет. Явленный иезуитами образ истинных католиков обладал такой притягательностью и убедительностью, что они до сих пор считаются непревзойденным мастерами пропаганды.

Забегая вперед, отметим, что к 1544 году, то есть к десятилетию принесения клятвы в часовне на Монмартре, число иезуитских поселений достигло 9: по два в Италии, Испании и Португалии, по одному во Франции, Германии и Нидерландах. А через двадцать лет существования орден уже имел 8 провинций: индийскую (12 поселений, из них два в Японии), бразильскую (5 поселений), португальскую (5 поселений), кастильскую (9 поселений), южноиспанскую (5 поселений), арагонскую (4 поселения), итальянскую (11 поселений), сицилийскую (3 поселения). Территория ордена простиралась, таким образом, от Японских островов до бразильского побережья. На ней располагалось не менее 61 резиденции и 63 домов, не считая станций в Тетуане, в португальской колонии Конго и др.

В 1537 году Лойола был лично представлен папе Павлу III и предложил на аудиенции предложение создать «Общество Иисуса» для борьбы с ересью. Почему папа одобрил это предложение? Потому ли, что аргументы Лойолы показались ему очень убедительными? Потому ли, что у Лойолы были высокостатусные рекомендатели, чье мнение имело в глазах папы большой вес? Так или иначе, но Павел III разрешил сторонникам Лойолы проповедовать во всех римских церквях. Как отмечает профессор Генрих Бёмер, описывая эти римские проповеди, «везде, где только ни выступали иезуиты, они получали известность как народные законоучители, как народные проповедники, как духовники, как руководители духовных упражнений, как организаторы церковной благотворительности. Игнатий первый подавал пример в Риме. <…> Во время голода 1538 года он кормил более трехсот бедных и раздавал хлеб тысячам».

В 1540 году папа официально утвердил орден иезуитов. Члены ордена принимали на себя обеты целомудрия, послушания генералу ордена и полного повиновения папе. Основной задачей ордена стала борьба с Реформацией. О том, что противники Реформации возлагали на орден иезуитов чрезвычайные надежды, свидетельствует передача ордену в последующие годы неслыханных полномочий.

В 1543 году римский папа в специальной булле Injunctum nobis предоставил Лойоле и всем последующим руководителям ордена иезуитов право вносить во внутренние уставные документы ордена изменения без согласования с папой. Ни один из существовавших на тот момент монашеских орденов не обладал такой привилегией.

В 1545 году папа издал новую буллу, в соответствии с которой иезуиты получали очередную порцию неслыханных прав: «Всюду, куда они являются, проповедовать, учить, исповедовать и разрешать все грехи, освобождать от всех наказаний, наложенных церковью, разрешать от клятв, обетов, налагать епитимии, служить во всех церквях в любое время обедню и отправлять все требы без согласия местного духовенства и даже епархиального епископа».

Тридентскому собору, начавшему свою работу в 1545 году (и продлившемуся до 1563 года), «Общество Иисуса» придавало огромное значение и активно участвовало в формировании решений, принятых этим собором. Как отмечал известный европейский историк Ф. Маколей, благодаря решениям Тридентского собора «протестантизм, имевший непреодолимое обаяние в начале, был задержан в своем победоносном шествии и отброшен с неимоверной быстротой от подножия Альп до Балтийского прибрежья».

Свидетельством того, сколь высоко ценились услуги иезуитов, стала очередная беспрецедентная папская булла Magna charta, вышедшая в 1549 году и названная самими представителями «Общества Иисуса» «морем вольности иезуитов». Вот некоторые положения этого документа:

«1. Генерал Общества по своем избрании получает полную власть над Обществом и над всеми его членами, где бы они ни прибывали и в каком бы сане и должности ни состояли. Его власть должна простираться до того, что он может, если найдет нужным для славы Божьей, отзывать и давать иное назначение даже тем членам, которые отправлены с поручением от самого папы. <…>

5. Генерал или его уполномоченные должны иметь власть разрешать всех членов Общества, а также всех, изъявивших желание вступить в него или служить ему в мире, от всех грехов, совершенных до и после вступления в орден, от всех духовных и светских наказаний…

6. Ни один член ордена не должен никому исповедоваться, кроме генерала и уполномоченных им на это лиц. Особенно же ни под каким видом не исповедоваться священникам и монахам других орденов. Также никто, вступивший однажды в орден, <…> не может без позволения генерала покидать орден или переходить в другой… Нарушившего это запрещение генерал может лично или через уполномоченных преследовать как отступника, схватить и посадить в тюрьму, и светские власти обязаны ему в этом содействовать».

Именно этот наделенный особыми полномочиями орден становится после Тридентского собора основным проводником контрреформационной линии. Как отмечает историк М. Дмитриев, «политика католицизма в отношении других конфессий и взгляд католиков на «иноверцев» стал жестче прежнего, что диктовалось принципиальными установками Тридентского собора на бескомпромиссную борьбу с любыми «ересями».

На территории Королевства Польского и Великого княжества Литовского в число конфессий, по отношению к которым папский престол после Тридентского собора начал проводить более жесткую политику, попало и православие. «Разбираться» с православием было поручено иезуитам — сначала пришедшим на территорию Речи Посполитой и пустившим здесь корни, а затем организовавшим и проведшим в 1596 году Брестский собор.

Католический Рим неоднократно предпринимал попытки обзавестись теми или иными мощными орденами как инструментами своей экспансии. Иногда эти попытки оказывались тщетными. А иногда их успешность порождала для Рима такие проблемы, что папе приходилось самому отдавать распоряжение об уничтожении слишком уж автономизировавшихся орденов. В случае иезуитов мы имеем дело, пожалуй, с самым успешным из орденских проектов. Сочетая гибкость и жесткость, сладкоречивость и беспощадность, «Общество Иисуса» неукоснительно проводило и проводит в жизнь идею подчинения римскому католицизму всех остальных христианских церквей, идею утверждения всемирно-исторического господства Римской католической церкви. Веками и веками иезуиты проявляли впечатлявшее весь мир упорство, аскетизм, а главное — гениальную способность к самому разнообразному маневрированию. Иезуиты становились левыми и правыми, оставаясь иезуитами. Они тонко и эффективно строили отношения с нацистами и одновременно заигрывали с самыми разными левыми движениями. Вряд ли целесообразно говорить об ордене иезуитов как «государстве в государстве», о его способности к самостоятельному, отдельному от папского Рима, фундаментальному целеполаганию. Хотя об этом говорили выдающиеся умы, включая Шиллера и Достоевского. Но, как минимум, следует отдавать себе отчет в том, что «Общество Иисуса» для православия является одним из самых мощных противников, причем противников, способных блестяще реализовывать обе составляющие так называемой политики кнута и пряника.

Последняя, связанная с использованием пряников, — при ее кажущейся комплиментарности — предельно опасна, поскольку и кнут, и пряник являются для иезуитов лишь средствами порабощения противника, а православная специфика, увы, не раз демонстрировала податливость именно в случае взаимодействия с псевдокомплиментарным противником, заявляющим о своих благих, не деструктивных, а конструктивных намерениях. Кстати, порой одни и те же иезуиты могут выступать одновременно в двух ликах, демонстрируя и беспощадность, и псевдодружественность.

Выявив в качестве предпосылок окончательного формирования полноценного униатства после принятия так называемой Брестской унии не только унии более ранние, но и деятельность ордена иезуитов, мы тем самым ознакомились с истоками той угрозы, которая недавно в очередной раз продемонстрировала свой яростный, неугасающий столетиями характер.

Без такого выявления невозможна полноценная стратегия противодействия и самому униатству, и тому, что оно мобилизует в качестве своих союзников, и той силе, которая, взрастив униатство, постоянно направляет его деятельность в нужную этой силе сторону.

2. Брестский собор 1596 года

Разобравшись с тем, как повлиял Тридентский собор (1545−1563 гг.) на мобилизацию католиков против протестантов и православных, выявив роль этого собора в дооформлении и активизации ордена иезуитов как основного орудия Контрреформации, мы переходим к анализу тех процессов, которые запустил Тридентский собор и которые оказали решающее воздействие на окончательное оформление униатства.

После Тридентского собора иезуиты стремительно развернули свою деятельность по всей Европе. В том числе — в Королевстве Польском и Великом княжестве Литовском, где впоследствии и был реализован интересующий нас проект.

Появление в Польше по-военному организованной структуры ордена иезуитов связывают с именем кардинала Станислава Гозия. В 1561—1563 гг. он лично участвовал в Тридентском соборе, а в 1563 году даже руководил им. Именно Гозий пригласил в 1564 году иезуитов для борьбы с протестантами в Королевство Польское и основал в Браунсберге первую иезуитскую коллегию (аналог средней школы).

В Литве иезуиты появились позже — в 1569 году, вскоре после заключения так называемой Люблинской унии. В данном случае уния — это союз политический, а не церковный: результатом Люблинской унии стало объединение Польши и Литвы в государство Речь Посполитую.

В этом союзе Польша откровенно стремилась к доминированию. Однако часть литовских и русских подданных нового государства ожесточенно сопротивлялась таким устремлениям поляков. Брестская уния 1596 года как раз и была призвана помочь Польше «переварить» литовские и русские элементы — ополячить и окатоличить их. По большому счету, замах был на смену религиозно-культурной самоидентификации непольских элементов Речи Посполитой — и прежде всего, самоидентификации западнорусских православных. Творцам Брестской унии необходимо было навсегда отсечь эту ветвь от древа русского мира.

Речь Посполитую в момент ее образования никак не назовешь устойчивой конструкцией. Отношения Польши и Литвы были отягчены длительным противостоянием — они «схлестнулись» еще во времена борьбы за галицко-волынское наследство. Но для более точного понимания характера этого противостояния — и места православного западнорусского элемента в этом противостоянии — напомним читателю, что представляло собой Великое княжество Литовское к моменту вхождения в Речь Посполитую.

«Русская составляющая» Великого княжества Литовского

В XIII и XIV веках западные и южные русские земли попали под власть великих князей Литовских. При этом государственным языком Литвы оставался русский язык, делопроизводство также велось на русском, православие сохраняло здесь господствующее положение.

При князе Ольгерде, правившем с 1345 по 1377 год, Великое княжество Литовское значительно расширилось: разгромив в 1362 году трех ордынских князей, Ольгерд расширил состав своей державы за счет Киева, Подолья, Посемья и Переяславля Южного.

Противниками Великого княжества Литовского были Золотая Орда и Тевтонский орден. Вело оно борьбу и с Москвой. В ходе конфликта с Москвой за контроль над Тверским княжеством Ольгерд дважды — в 1368 и 1370 годах — безуспешно пытался осадить русскую столицу. В итоге он заключил в 1372 году мир с князем Московским и Владимирским Дмитрием (прозванным после победы на Куликовом поле в 1380 году Донским).

В целом в тот период в состав Великого княжества Литовского входили территории современных Литвы и Белоруссии, часть Украины и Смоленская область. Восточная граница княжества пролегала приблизительно по нынешней границе Смоленской и Московской, Орловской и Липецкой, Курской и Воронежской областей. Однако в последние годы правления Ольгерд потерял контроль над восточными землями княжества — прежде всего, Брянском и Смоленском, которые устремили свои взоры в сторону Москвы.

Несмотря на сложности в отношениях с Москвой, нарастающая агрессивность немецкого Тевтонского ордена заставила князя Ягайло, пришедшего на смену Ольгерду, рассматривать Москву в качестве возможного союзника. Альтернативным возможным союзником была Польша.

В 1382 году начались переговоры Ягайло с Москвой. Москва предложила литовскому князю, во-первых, принять православие и жениться на дочери Дмитрия Донского. А во-вторых, признать себя «младшим братом» (вассалом) князя Дмитрия и крестить в православии всех своих подданных. Второе условие Ягайло счел неприемлемым.

А вот предложения Польши его устроили. И в 1385 году была подписана Кревская уния — соглашение о династическом союзе между великим князем Литовским Ягайло и польской королевой Ядвигой. Ягайло как супруг Ядвиги становился польским королем (эту роль он счел гораздо более привлекательной, чем роль «младшего брата» московского князя Дмитрия). Однако в обмен на польский трон будущий основатель династии Ягеллонов взял на себя далеко идущие обязательства: принять католичество вместе со своими родственниками и подданными, перевести Литву на латиницу, присоединить к Польше земли Великого княжества Литовского. Короновавшись в 1386 году, Ягайло получил официальный титул «короля Польши, верховного князя Литовского и дедича Русского».

В 1387 году Ягайло массово крестил по католическому обряду литовцев-язычников. Одновременно он пообещал ряд привилегий тем представителям западнорусской православной знати, которые перейдут в католичество.

Кревская уния фактически лишила православие монополии на землях Великого княжества Литовского. Политическая верхушка княжества приняла католицизм. Повсеместно велось строительство костелов и католических монастырей. Было создано Виленское католическое епископство, которому великие князья Литовские пожертвовали огромные земельные владения.

Часть русских князей и бояр, недовольных польской экспансией, а также часть литовских феодалов, сторонников независимости Литвы, начали борьбу против Ягайло. Под их натиском Ягайло, сохранив польский трон, был вынужден уступить литовскому князю Витовту главенство над Великим княжеством Литовским. При этом Польша и Литва были объявлены союзными государствами. Отметим, что союз этот, несмотря на раздиравшие его противоречия, совершил крупное историческое деяние: в ходе Грюнвальдской битвы 1410 года дал решительный отпор Тевтонскому ордену.

Однако совместная победа не сгладила противоречий между Польшей и Литвой. Линия Витовта на восстановление полной самостоятельности Литовского государства (в котором немалую политическую роль играли бы западнорусские православные князья и бояре) заставила польскую знать и часть литовской знати, тяготевшую к полякам, объединить усилия для недопущения такого развития событий.

В 1413 году в Городле была заключена так называемая Городельская уния. Знатные литовцы, принявшие католицизм, получили польские гербы. Им были дарованы дополнительные привилегии. Православных же фактически ущемили в правах — им было отказано в праве состоять в Раде Великого княжества Литовского. Отныне государственные посты могли занимать только католики. После подписания Городельской унии начался интенсивный процесс «ополячивания» Литвы: здесь появились своя шляхта, сеймы наподобие польских и т. д.

В 1430 году после кончины Витовта в Великом княжестве Литовском развернулась ожесточенная борьба между Свидригайло, младшим братом Ягайло, главой русской православной партии, и Сигизмундом Кейстутовичем, главой литовской католической партии. В итоге великокняжеский престол занял Свидригайло. Характерная черта эпохи: лидер православной партии короновался в качестве великого князя Литовского в виленском римско-католическом соборе св. Станислава.

Сразу после коронации Свидригайло объявил о разрыве унии с Польшей. При Свидригайло литовские католики оказались оттеснены от важных государственных должностей и чинов, доставшихся русским и литовским православным представителям знати. Всё это привело к тому, что между Польшей и Великим княжеством Литовским вспыхнули военные действия.

В 1432 году Свидригайло лишился великокняжеского титула — его сверг Сигизмунд Кейстутович. Однако часть православных князей оказала Свидригайло поддержку и посадила его в Полоцке на «великое княжение русское». Но после того как в 1435 году Свидригайло потерпел тяжелое поражение в битве у замка Вилькомир (Литва), позиции русской православной партии резко ослабли.

Спустя четыре года, в 1439 году, польский король и великий князь Литовский Владислав III при поддержке папского престола предприняли попытку ввести в западнорусских землях церковную унию (известную как Флорентийская уния). Однако эта попытка встретила мощное сопротивление народа и православного духовенства — и успеха не имела.

В нашу задачу не входит описание всех эпизодов сложного выстраивания отношений между Польшей и Литвой в период до образования Речи Посполитой. Зафиксируем, что союз Польши и Великого княжества Литовского никогда не был стабильным. Часть знати Великого княжества Литовского ожесточенно сопротивлялась экспансионистской политике Польши и стремилась к сохранению независимости. Некоторые западнорусские православные дворяне, ущемленные в правах, переходили на службу Москве.

Стремление Литвы к самостоятельности вкупе с прорусскими тяготениями никоим образом не устраивало Польшу. В 1501 году была заключена так называемая Мельницкая уния, согласно которой Польша и Литва должны были составить единое государство. Главой этого государства становился король, избираемый в Кракове. Одной из важнейших целей Мельницкой унии был польско-литовский военно-стратегический союз при ведении войн: Литвы — с Москвой, Польши — с татаро-монголами и турками.

В 1558 году Московское государство и Великое княжество Литовское вступили в затяжную Ливонскую войну, продлившуюся до 1583 года. В этот период Польша предпринимала чрезвычайные усилия, чтобы сохранить Литву в сфере своего влияния. Угроза обрушения польско-литовского союза была вполне реальной. Она исходила и от Москвы, которая претендовала на территории Литвы. И от внутренних кругов Литвы, сопротивлявшихся полонизации. Дело в том, что в случае смерти тогдашнего правителя Польши и Литвы, бездетного Сигизмунда II Августа, династия Ягеллонов прерывалась. А поскольку польско-литовский союз базировался на династических основаниях (заложенных Кревской унией 1385 года), конец династии Ягеллонов мог бы стать поводом для выхода Литвы из союза. Во избежание такой развязки Сигизмунд II Август начал подготовку политической унии, призванной скрепить союз Польши и Литвы иными, нединастическими основаниями.

В 1569 году такая уния — она получила название Люблинская — была заключена. В результате Польша и Литва образовали единое государство — Речь Посполитую. Сопротивление части западнорусской и литовской знати объединительному процессу было подавлено. Чтобы подсластить горькую пилюлю, высокостатусные поляки демонстрировали поначалу готовность прислушаться к условиям, выдвигаемым противниками унии. Речь шла о предоставлении русским православным равных прав с римокатоликами и о сохранении государственного статуса русского языка во всех литовско-русских землях. Но уже вскоре после подписания Люблинской унии эти условия начали нарушаться. Характерно, что, едва успев заключить политическую унию между Польшей и Литвой, король Сигизмунд II Август заявил, что теперь пора подумать и о восстановлении религиозного единства — то есть о заключении унии церковной и о переходе православных под юрисдикцию католического Рима.

Продвижение иезуитами идеи об унии православия с Римом

После Тридентского собора иезуиты прибыли для борьбы с реформаторскими течениями и ересями вообще (к ним, как выяснилось позже, они причисляли и православие) сначала, в 1564 году, в Польшу. А затем, вскоре после подписания в 1569 году Люблинской унии, — в Литву. Здесь, в Литве, им всячески содействовал Валериан Протасевич (ок. 1505−1579/1580), епископ Виленский.

Иезуиты начали с того, что основали в 1570 году в Вильно иезуитскую коллегию — среднюю школу, в которой, помимо церковных предметов, велось обучение древнегреческому языку и латыни, математике, истории, географии, риторике и поэзии. Как отмечает А. Карташев в «Очерках по истории Русской Церкви», и католики, и протестанты, и православные имели к тому времени в Вильно собственные школы и старались именно в них отдавать своих детей. Но иезуиты применили «новый притягательный прием» — «предложили школу всем бесплатную, и эта жертвенность победила». Прошло совсем немного времени, и учебные заведения последователей Лайолы открылись в Могилеве, Полоцке, Орше, Несвиже, Витебске, Минске.

Не оставили иезуиты без внимания и старшее поколение. Будучи прекрасными полемистами, они устраивали публичные споры о вере. Протестанты, поначалу сами желавшие вступить в полемику с иезуитами, быстро убедились в том, что публичность в данном случае для них невыгодна, поскольку иезуиты одерживали верх. И начали уклоняться от подобных публичных споров — что существенно подорвало их авторитет. Показательный факт: итогом пятилетней работы адептов «Общества Иисуса», обосновавшихся в Вильно, стал переход в лоно римско-католической церкви шести тысяч человек. К концу же XVI века переход знати Речи Посполитой из протестантизма в католицизм принял массовый характер.

Стремясь завоевать расположение местного населения, иезуиты проявляли жертвенность. Так, во время смертоносной эпидемии чумы 1575 года они самоотверженно входили в дома не только для оказания духовной помощи, но и в качестве братьев милосердия.

Оценив, сколь велико на данной территории влияние церковных православных братств, иезуиты начали создавать латинские братства. Причем заботились о том, чтобы эти братства были притягательными для населения. Например, учрежденное в 1575 году братство Тела Христова устраивало пышные процессии, оказывавшие большое эмоциональное воздействие на народ. «Действие одной из таких процессий в 1586 г. было так сильно, что многие родители взяли своих детей из школ протестантских и отдали в иезуитские, a 300 человек из взрослого населения, преимущественно протестантов, перешли в католичество», — пишет А. Карташев.

Основателем упомянутого братства Тела Христова был Петр Скарга — имя, чрезвычайно важное в истории униатства. Вступив в 1569 году в орден иезуитов, Скарга был некоторое время преподавателем и проповедником в иезуитском коллегиуме в Пултуске, а в 1573 году перебрался в Вильно. Начав с поста вице-ректора Виленского иезуитского коллегиума, он в дальнейшем, после преобразования коллегиума в академию, стал ее первым ректором.

В 1577 году Скарга опубликовал свое сочинение «О единстве Церкви Божией под единым пастырем», в котором подвел теоретическое обоснование под необходимость и выгодность для православия заключения унии с римско-католической церковью.

В своем сочинении Скарга использует как теоретические, так и иные доводы для того, чтобы доказать особую роль апостола Петра, которому Иисус Христос поручил строительство церкви, и связь этой особой роли — с особой ролью Рима. Скарга отдает себе отчет в том, что только доказав верховенство Святого Петра над другими апостолами, явленное, в том числе, и через вручение Христом апостолу Петру ключей от Царствия Небесного, можно обеспечить завоевание католическим Римом необходимого первенства. Скарга уверен, что после завоевания этого первенства нетрудно убедить всех христиан в том, что этому первенству надо подчиниться. Для того чтобы убедить в этом колеблющихся, Скарга использует и логические методы, заимствованные у Аристотеля, и метафизическую аргументацию, согласно которой «вне церковного единства никто спасения иметь не может». Одним словом, если хотите спасения — восстанавливайте единство. А восстановить его можно только вокруг главного элемента, каковым является церковь Петра, поставленная над всеми самим Иисусом Христом, то есть Рим.

Скарга пишет: «Наконец, и за то принял смерть Бог наш, чтобы сынов рассеянных купно и воедино собрать. Отчего же злость и несогласие между христианами так мощно оковы общественного единства и связи такой любви разбили? А те, кто ко Христу взывает, так разделены взаимным несогласием? Разве разделен Христос? Разве допустимо ломать кости агнца сего?».

Ответ на этот вопрос для Скарги очевиден. Всё это неблагополучие связано с происками дьявола, инструментами которого являются все отпадающие от Рима христианские конфессии — православие прежде всего. Обосновывая эту мысль, Скарга настойчиво взывает к искомому единству, достижению которого препятствуют козни дьявола:

«Ту церковь мы называем святой, яко матерь целого христианства, от которой дети неспокойные и непослушные, отступивши, к согласию никогда не придут, покуда к матери не вернутся. И кто только церковную историю читал, находит очевидным, что все в целом свете секты и королевства христианские прежде в папстве, то есть под управлением, советом и предводительством епископа римского, были и от него отступили».

Особо отступившими для Скарги являются православные. Вторая часть его книги называется «О греческом от единства церкви Божией и столице апостольской отступлении». Скарга говорит и о вине греков в расколе единой религии, и о вине русских, вставших на сторону греков.

Третья часть книги Скарги называется «О предупреждении и уговоре народов русских, при греках остающихся, чтобы они с церковью и столицей римской объединились». Скарга подробно говорит о разного рода опасностях — как высших (кара небесная), так и земных — для тех, кто останется в схизме. Пугая заблудшие души карой небесной, Скарга на самом деле угрожает своим врагам притеснениями со стороны Речи Посполитой («кнут») и одновременно разрабатывает осуществление унии («пряник»).

В сочинении Скарги выпукло отразилось католическое посттридентское восприятие православия: «Важным элементом в унионной концепции Петра Скарги является квалификация православия как ереси и противопоставление Киевской митрополии Москве и Константинополю». По мнению Скарги, отделение от римской церкви привело русскую церковь к порче — вот почему она не имеет «ни науки, ни святых, ни истинных пастырей». Для Скарги превосходство латинской культуры (и, в частности, латинского языка) над славянской — непреложная истина. Путь к избавлению от варварства и невежества для русской церкви он видит в воссоединении с католической церковью, спасение православных христиан — в унии.

Все последующие сторонники унии по сути воспроизводили идеи Скарги, изложенные в данном сочинении.

Еще один иезуит, внесший существенную лепту в то, чтобы проект «Брестская уния» состоялся, — Антонио Поссевино. Считается, что аналитические записи Поссевино, представленные им папскому престолу в 1582 году, стали серьезным толчком к реализации данного проекта. Главный тезис Поссевино сводился к тому, что распространение католицизма в Московском государстве связано с непреодолимыми трудностями. И потому следует обратить внимание на западнорусскую церковь в пределах Речи Посполитой и усилить католическое влияние именно в польско-литовских землях. Впоследствии именно это и произошло.

Какие непреодолимые трудности имел в виду Поссевино?

В августе 1581 года Поссевино встретился с Иваном Грозным, став первым иезуитом, посетившим Московское государство. На эту встречу он прибыл в качестве посредника в мирных переговорах (напомним, что в это время шла Ливонская война) между Иваном Грозным и польским королем Стефаном Баторием. Направляясь на переговоры, Поссевино преследовал две цели:

1) привлечь московскую державу к борьбе с Османской империей и

2) склонить Грозного к унии с католицизмом.

Поссевино отличался, по мнению современников, выдающимися способностями, которые и позволили ему занять высокое положение. В 1572—1578 гг. он был секретарем генерала (главы) ордена иезуитов. А в 1578 году папа Григорий XIII привлек его к дипломатической деятельности, наделив статусом «апостольского легата и викария всех северных стран». В качестве такового Поссевино целенаправленно и систематически занимался сбором самых разнообразных сведений по этим «северным странам» (в том числе, по Речи Посполитой, Московскому государству, Молдавии, Валахии).

Надежда на благосклонность русского царя в вопросе об унии не оставляла Поссевино вплоть до февраля 1582 года, когда в Москве между ним и Грозным состоялись прения о вере. Иезуит ждал этих прений с большим нетерпением. Хорошо подготовленный в вопросах теологии, гомилетики и диалектики, он рассчитывал «побить» Грозного интеллектуальной аргументацией и силой своего красноречия.

Однако по ходу прений выяснилось, что Поссевино строит диалог с Грозным, исходя из ошибочного посыла. Апостольский легат почему-то считал, что в 1439 году русская иерархия и великий князь Василий II приняли Флорентийскую унию. И апеллировал к этому факту как к прецеденту, фактически призывая Грозного последовать путем Василия II. В действительности же уния была решительно отвергнута и князем Василием, и русскими иерархами, а подписавший унию митрополит Киевский и всея Руси Исидор по возвращении в Москву подвергся заточению.

Кроме того, Грозный не уступал Поссевино ни в знании Священного Писания, ни в интеллекте. Более того — его хлесткая манера ведения полемики оказалась для гостя совершенно неожиданной. Дав выход своему бурному темпераменту, Грозный заявил в конце концов, что «папа есть волк, а не пастырь». Вопрос об унии был на этом закрыт.

Потерпев неудачу, Поссевино вернулся в Рим, где и представил римскому папе аналитические записи о невозможности легкого обращения Московского государства в католичество. И посоветовал, с учетом этого обстоятельства, переместить центр внимания на православных Речи Посполитой.

Отметим, что вклад Поссевино в проект «Брестская уния» не ограничилась вышеупомянутым аналитическим отчетом. Сигизмунд III, который, возглавив в 1587 году Речь Посполитую, активно поддержал идею унии с западнорусской церковью, подпал под влияние Поссевино еще в юности — в период, когда иезуит трудился на ниве Контрреформации при дворе отца Сигизмунда, шведского короля Юхана III. Впоследствии Сигизмунд III, достойный ученик Поссевино, оказал поддержку самозванцу Лжедмитрию I и вторгся со своими войсками на территорию России.

Если иезуит Поссевино был в некотором роде учителем Сигизмунда III, то упомянутый выше иезуит Скарга, поддержавший избрание Сигизмунда ІІІ на трон Речи Посполитой, с 1588 года стал придворным проповедником и оставался таковым почти четверть века. Являясь одним из наиболее влиятельных советников Сигизмунда III, свой вес Скарга умело использовал, прежде всего, в интересах католической церкви и ордена иезуитов.

Когда в 1590 году вышло второе издание сочинения Скарги «О единстве Божием под единым пастырем», его адресатом был непосредственно Сигизмунд III.

Скарга рекомендовал королю поддержать идею церковной унии, а православных привести к унии, в том числе, используя давление (ограничивая их в правах и так далее). Но при этом Скарга настаивал, что объединение с католиками должно обладать для православных верующих привлекательностью (к вопросу о единстве кнута и пряника). В качестве «пряника» (конечно же, отравленного) Скарга предлагал сохранить богослужение на славянском языке, разрешить униатскому духовенству жениться… «В связи с этим, — указывает исследователь С. Даниленко, — иезуит Антонио Поссевино писал папе римскому: «Кажется, выгоднее будет постепенно обращать русских в католическую веру, разрешив им придерживаться своих обрядов и богослужения, а в дальнейшем уже убедить их принять обрядность римской церкви».

Поиски иезуитами сторонников унии в православной среде

Надо отдать должное отцам-иезуитам: подготовка к осуществлению проекта «Брестская уния» была проведена на высоком организационном уровне. «Настаивая на официальном провозглашении унии с католицизмом, иезуиты от имени польского короля обещали православным иерархам уравнять их в правах и привилегиях с католическим духовенством Польши…»

Привилегии католического духовенства состояли в том, что оно, во-первых, было освобождено от уплаты налогов; во-вторых, «внутренняя жизнь католической церкви была ограждена от вмешательства светской власти»; в-третьих, «католические епископы входили в состав сената (в Великом княжестве Литовском — в состав великокняжеской рады) и как советники правителя участвовали в принятии важных политических решений…»

Планомерная работа иезуитов позволила выявить в среде руководящих православных иерархов Речи Посполитой тех, кто был заинтересован в унии с Римом. «Пряник» в виде обещаний об уравнивании в правах и привилегиях с католическими иерархами был отнюдь не единственным побудителем для тех, кто сделался сторонником унии.

К примеру, Кирилл Терлецкий, епископ Лужский и Острожский, один из ключевых «архитекторов Брестской унии» со стороны православных, печально прославился стяжательством и другими дурными наклонностями. К сожалению, не только Терлецкий, но и многие другие иерархи западнорусской церкви того времени не соответствовали представлению об истинном пастырстве, о чем уже было сказано в первой части данной работы. Своеобразным ответом на это «несоответствие» стало появление православных братств, которых константинопольский патриарх наделил правом наблюдать за бесчинствующими духовными лицами и даже противодействовать им в случае, если они нарушают церковные правила. Это создало большие проблемы для епископов — контроль со стороны братств крайне тяготил их.

Терлецкий принадлежал к таким «тяготившимся»: «В конце 1580-х гг. его положение стало непрочным. С одной стороны, Терлецкого резко критиковали православные братства, с другой — ему пришлось держать ответ за грехи перед проезжавшим через Украину патриархом Иеремией».

Речь идет о том, что в 1589 году константинопольский патриарх Иеремия II, направляясь в Москву, где ему предстояло учредить патриаршество (к значению этого события мы вернемся чуть позже), остановился ненадолго в Речи Посполитой. Здесь к нему обратился известный поборник православия, князь Константин Острожский, призвав патриарха навести порядок в западнорусской церкви. Вняв призыву Острожского, Иеремия II на обратном пути из Москвы задержался в Речи Посполитой. Прежде всего, он отстранил Киевского митрополита Онисифора Девочку, вызывавшего слишком много нареканий у паствы недостойным духовного лица поведением (в частности, Девочка был двоеженцем).

Но далее в процесс самым активным образом вмешался Сигизмунд III, который фактически навязал патриарху своего кандидата. Под давлением короля Иеремия II возвел в сан Киевского митрополита Михаила Рагозу, «несмотря на то, что был осведомлен о недоверии православных к Рагозе из-за его связей с иезуитами».

Вмешательство Сигизмунда III не было случайным. Речь Посполитая с большой тревогой восприняла учреждение Московского патриаршества. Это событие могло возыметь серьезные последствия для Речи Посполитой. По сути, константинопольский патриарх официально подтвердил правомочность отъединения Русской церкви от Константинопольского патриархата, свершившегося полтора столетия назад, вскоре после Флорентийской унии 1439 года. Русская церковь не признала итогов Флорентийской унии, а поскольку константинопольским патриархом стал тогда униат, она вышла из подчинения патриарху-униату. В свою очередь, Киевская митрополия тут же отъединилась от Москвы и вернулась под юрисдикцию константинопольского патриарха-униата.

Таким образом, автономия Киевской митрополии от Москвы базировалась на неопределенности отношений между Москвой и Константинополем. Официальное же установление канонических отношений между Москвой и Константинополем в 1589 году означало, что Москва — хотя бы чисто теоретически — получила основание поднять вопрос о воссоединении разделенных частей Русской церкви (московской и киевской). Допустить этого ни поляки, ни папский престол не могли. А потому Киевским митрополитом под давлением короля Сигизмунда III был избран «свой» Михаил Рагоза.

Иеремия II, ввиду неблагонадежности Рагозы, пытался подстраховаться, но, как мы увидим дальше, крайне неудачно. Не исключено, что иезуиты переиграли патриарха. Вышеупомянутый Кирилл Терлецкий, к которому была масса нареканий и у православных братчиков, и у того же Константина Острожского, сумел не только оправдаться перед патриархом, но и войти к нему в доверие. И патриарх, «чтобы предупредить неблаговидные поступки сомнительного митрополита [Михаила Рагозы], сразу же после посвящения его, вопреки церковной практике, …назначил в Киевскую митрополию своего экзарха (наместника) в лице луцкого архиепископа Кирилла Терлецкого и дал ему права, ставящие его выше митрополита. Между тем Кирилл Терлецкий сам имел тесные связи с иезуитами. Фактически им руководил католический епископ Мацеевский, впоследствии возведенный папой в сан кардинала за заслуги в создании унии».

Несмотря на высокое положение Терлецкого, в начале 1590-х годов претензии к нему со стороны православной паствы продолжали множиться. Так что «уния оказалась для него наилучшим способом укрепить личное положение. По этому пути Терлецкий и пошел».

Таким образом, одним из мотивов перехода православных иерархов (в том числе, Терлецкого) в унию стали их «личные трудности». Дискредитировавшие себя иерархи не видели иной возможности сохранить свое положение.

Другая категория иерархов западнорусской церкви, с которой работали иезуиты, склоняя их к унии, — «недовольные», те, кого константинопольский патриарх сместил, наряду с Онисифором Девочкой, в ходе своего визита в Речь Посполитую в 1589 году. Этим иерархам было предъявлено обвинение в двоеженстве-троеженстве, что в православной церкви запрещалось под страхом отлучения, и в других неблаговидных деяниях.

То есть иезуиты, продвигая в западнорусской среде идею о том, что уния с Римом откроет для православных совершенно новые перспективы, умело играли сразу на многих струнах. И на недовольстве отстраненных константинопольским патриархом иерархов… И на чувстве ущемленности, связанном с реальным притеснением православных и ограничением их прав… И на сложностях, возникших у ряда «отличившихся» иерархов в отношениях с паствой (в частности, с православными братчиками)… И на горечи православных по поводу упадка нравов в западнорусской церкви…

Наряду с Кириллом Терлецким, ключевым организатором и вдохновителем Брестской унии со стороны православных был также Ипатий Поцей. Поцей — воспитанник католической Краковской Академии, перешедший в кальвинизм, затем из кальвинизма в православие, а затем склонившийся под влиянием иезуитов и всё того же Кирилла Терлецкого, епископа Луцкого и Острожского, в сторону унии.

Что двигало Ипатием Поцеем? Существует мнение, что Поцей прельстился тем, что иезуиты пообещали ему богатое Владимиро-Волынское епископство. Но есть и иное мнение, согласно которому Поцей хотел вывести православие в Польше и Литве из кризисного состояния. Исследователь М. Дмитриев считает, что уния виделась Поцею «как средство защитить православие от притеснений католиков и обращения православных в «латинство». Православные в настоящее время живут как «калеки посреди волков», терпят «утяженье… въ некоторыхъ местахъ», сталкиваются с запретом отправлять свои церемонии и в результате отпадают от православия…»

Возможно, что Поцей сеял зерна унии с благими намерениями. Но всходы были ужасны.

Православные сторонники унии переходят к действиям

Начиная с 1590 года, православные иерархи, сторонники унии (число их постепенно увеличивалось), вели в кулуарах ежегодно собираемых митрополитом Михаилом Рагозой соборов в Бресте тайные переговоры о реализации проекта «Уния».

В результате к концу 1594 года «инициативная группа» православных епископов разработала план действий, который, по-видимому, представлялся членам этой группы блистательным. План включал 33 статьи. В них были изложены условия, при соблюдении которых «инициативщики» соглашались на унию. Условия были адресованы тогдашнему папе римскому Клименту VIII и королю Речи Посполитой Сигизмунду III.

Авторы плана исходили из того, что возьмут под свой контроль все связанные с православием сферы жизни на землях объединенного польско-литовского государства. Воле этого нового высокого церковного начальства должны были подчиниться школы и типографии, с его ведома (и, как им мечталось, без ватиканского контроля!) должно было происходить назначение епископов на кафедры, под его приглядом должна была протекать и жизнь православных братств. Последнее, наверное, особо грело души «панов в рясах» (как их называли православные братчики), поскольку, как уже было сказано, братства «допекли» их тем, что внимательно следили за морально-нравственным обликом православного руководства, требуя от пастырей, чтобы их поведение соответствовало христианским канонам.

В других статьях плана содержались требования оставить в неприкосновенности обряды и церемонии, присущие православию; отказаться от превращения православных храмов в католические; не принуждать к переходу в католицизм православных при межконфессиональном браке; не заставлять униатов переходить в римокатолицизм; ну и, естественно, уравнять в правах католическое и пошедшее на союз с Римом православное духовенство.

Каким образом православный епископат, согласившийся на союз с папой, рассчитывал воплотить в жизнь этот план, предусматривавший столь многое, — остается загадкой.

Исследователи высказывают предположение, что православные иерархи абсолютно не представляли, в какие стальные тиски возьмут их католики. Константинопольские патриархи фактически не вмешивались во внутреннюю жизнь Киевской митрополии, и западнорусским архиереям представлялось, что отношения с Римом будут выстроены подобным образом. Авторы работы «Брестская уния 1596 г. и общественно-политическая борьба на Украине и в Белоруссии в конце XVI — начале XVII в.» отмечают:

«Выражая готовность признать папу единственным главой церкви и наместником апостола Петра, епископы были далеки от понимания того смысла, который вкладывался в эти определения в католическом мире. Выросшие в обстановке феодального парламентаризма, с характерными для него постоянными поисками компромиссов и соглашений, епископы явно представляли себе унию церквей по образцу Люблинской унии 1569 г., когда включение украинских земель в состав Польского королевства сопровождалось выдачей привилегий, гарантировавших соблюдение прав местного дворянства…».

Обнародование вышеописанного плана из 33 пунктов, создававшегося в тайне от православного сообщества, вызвало величайшее возмущение и протесты. В ситуации острого массового недовольства западнорусские архиереи имели шанс сохранить за собой свои кафедры только при поддержке королевской власти. Но поскольку король был готов оказать такую поддержку лишь при заключении унии, в Рим были срочно отправлены послы. 26 сентября 1595 года епископы Кирилл Терлецкий и Ипатий Поцей, получив, при посредничестве Петра Скарги, деньги на дорогу, двинулись в путь. Им предстояло совершить торжественный акт «подчинения» Киевской митрополии папе.

Ватикан в полной мере воспользовался сложным положением иерархов-отступников. Когда Кирилл Терлецкий и Ипатий Поцей прибыли в Рим, выяснилось, что Киевская митрополия, от лица которой они намеревались вступить в диалог с папой, в принципе не рассматривается Ватиканом как равноправный партнер. На это обстоятельство указывает, в частности, современный исследователь, доктор богословия, профессор Венского университета, священник Эрнст Христофор Суттнер:

«Папа Климент VIII, который 23 декабря 1595 г. утвердил унию, имел о ней другое представление. Ходатайство Киева … он понимал как просьбу рутен о принятии в Римскую церковь, вследствие чего они будут в полном смысле подчинены пастырскому попечению папы как латинские епархии… Такое толкование унии не допускало ни автономии Киева как самостоятельной митрополии, ни сохранения единства с церквями, пребывающими в расколе с Римской».

В апостольской конституции «Magnus Dominus», выпущенной папой, была выражена готовность удовлетворить просьбу западнорусских епископов о сохранении в Киевской митрополии своих обрядов и церемоний, но при условии, что «эти обряды не противоречат истине и учению католической веры и не препятствуют общению с Римской Церковью». Римский понтифик милостиво (!) сохранил митрополита Михаила Рагозу и епископов-объединителей на занимаемых должностях. При этом стало ясно, что отныне кандидатуру каждого следующего епископа будет утверждать только Ватикан. Как поясняет профессор теологии из Утрехтского университета, экуменист Антон Хаутепен, восточно-католическая (то есть униатская) традиция «предусматривает выборы на епархиальном синоде, эти выборы для своей действительности должны быть утверждены Римом».

Для того чтобы вступление Киевской митрополии в унию с Римом было засвидетельствовано официально, Климент VIII потребовал от Михаила Рагозы созвать Собор для проведения формальной церемонии заключения унии.

Вопрос о заключении унии был открыто озвучен на Варшавском сейме в марте — мае 1596 года. Возмущению православных не было предела. Земские послы (депутаты) подавали в сейм официальные требования низложить епископов-униатов за то, что те отдались под власть папы без согласия православного населения и патриархов. В Вильно православные братчики обратились к князю Крыштофу Радзивиллу с просьбой быть им «помощью и оборонцем» против «изменников веры». Протестовали и духовенство, и православные миряне.

Однако в ответ Сигизмунд III встал на защиту епископов-отступников и объявил церковную унию свершившимся фактом. По распоряжению короля митрополит Михаил Рагоза подписал в августе 1596 года окружное послание о созыве Собора в Бресте.

Собор в Бресте

В первых числах октября 1596 года в Брест съехались как сторонники унии, так и православные, твердо вознамерившиеся отстоять свою веру и не дать унии состояться. Протоиерей Константин Зноско, церковный историк, известная фигура в русском зарубежье, пишет:"Обе стороны представляли собой вооруженные лагеря: шатры и пушки покрывали окрестности Бреста». Униатов охраняли королевские войска. Православные прибыли вместе с воинскими подразделениями горячего поборника православия князя Константина Острожского. После сравнительного подсчета наличных сил сторонники унии «пришли в уныние», и было отчего: перевес явно оказывался на православной стороне. Правда, сторонников единения с Римом обнадежило обещание князя Острожского соблюдать спокойствие и не переходить к насильственным действиям.

Собор был открыт 6 октября 1596 года митрополитом Киевским и Галицким Михаилом Рагозой в храме святого Николая. На открытии присутствовали королевские послы: воевода Великого княжества Литовского Николай Радзивилл, канцлер Лев Сапега и староста Брестский Дмитрий Халецкий; пять из семи западнорусских епископов: Луцкий и Острожский Кирилл Терлецкий, Владимирский (на Волыни) и Брестский Ипатий Поцей, а также епископы Полоцкий, Пинский и Холмский. Противники унии приглашены не были, но зато желанными гостями оказались папские посланники: архиепископ Львовский Ян Дмитрий Соликовский, епископ Луцкий Бернард Мацеевский и епископ Холмский Станислав Гамалицкий, а также четыре иезуита (в их числе — Петр Скарга).

По распоряжению Ипатия Поцея доступ во все храмы Бреста был для ревнителей православия закрыт.

Православные открыли свой Собор в доме одного из дворян. Там присутствовали епископ Львовский Гедеон Балабан (на раннем этапе сторонник унии, но потом ее последовательный противник) и епископ Перемышльский Михаил Копыстенский, то есть двое из семи западнорусских епископов. Председательствовал на Соборе Никифор Парасхес-Кантакузин, экзарх константинопольского патриарха. Помимо лиц духовного звания, присутствовало много мирян, общепризнанным предводителем которых был князь Константин Острожский.

Униаты, собравшиеся в храме св. Николая, составили и 9 октября 1596 года зачитали грамоту, подтверждавшую объединение с Римской церковью. После чего в католическом соборе имела место совместная молитва и пение гимна Te Deum в католическом варианте. В завершение было оглашено отлучение епископов Гедеона Балабана и Михаила Копыстенского, присоединившихся к противникам унии. Отлучен был и Киево-Печерский архимандрит Никифор Тур. Всего были отлучены 9 архимандритов и 16 протопопов. Духовенство, не принявшее унии, также подлежало отлучению.

В свою очередь, православные противники унии в тот же день принципиально отвергли объединение с Римом и подтвердили право священства отлученных униатами духовных лиц. Далее православное сообщество, собравшееся в Бресте, инициировало судебное разбирательство против митрополита Михаила Рагозы и епископов-униатов. Им инкриминировалось: нарушение епископской клятвы быть верными православию и патриарху; самовольное, без участия патриарха и Вселенского Собора, решение вопроса о соединении церквей; неявка после троекратного вызова на объяснение перед патриаршим экзархом и Собором. В результате епископы-отступники были лишены духовного сана. Присутствовавшие на соборе миряне принесли клятвенное обещание «не слушать этих осужденных соборным приговором Митрополита и Владык, не повиноваться им, не допускать их власти над нами…»

Итогом православного собора в Бресте стала также резолюция, подтверждавшая полное неприятие униатской инициативы и твердую решимость бороться с нею всеми доступными методами — прежде всего, обращением к королевскому правосудию:

«Мы, сенаторы, сановники, чиновники и рыцарство, а также и духовные лица греческой веры, сыны Восточной Церкви, собравшиеся сюда, в Брест, на Собор, достоверно узнали теперь от самих вельможных панов, посланных на Собор Его королевской милостью: что они с Митрополитом и несколькими Владыками — отступниками от Греческой Церкви — составили и обнародовали без нашего ведома и против нашей свободы и всякой справедливости какую-то унию между Церквами Восточной и Западной. Мы протестуем против всех этих лиц и их неправильного деяния и обещаемся не только не подчиняться, но с Божией помощью всеми силами сопротивляться им. А наше постановление против них мы будем подкреплять и утверждать всеми возможными средствами и особенно нашими просьбами перед Его Королевской Милостью».

Как показали последующие события, пользы от ходатайств о справедливом королевском правосудии было немного. Сигизмунд III утвердил постановления униатского собора. Выступления против унии были приравнены к антигосударственной деятельности. Соответственно, начались преследования активных сторонников православия — и в первую очередь тех, кто принимал участие в антиуниатском брестском собрании. Власти Речи Посполитой насаждали унию жестокими методами: отбирали у православных храмы и монастыри, не давали православным священникам осуществлять службу, всячески притесняли православных верующих.

Брестская уния 1596 года — попытка запустить крупнейший социокультурный процесс: перекодировать западнорусских православных, оторвать их от русского мира, духовное единство с которым сохранялось невзирая на многочисленные переходы западнорусских территорий из одного государственного образования в другое. Но хотя насаждение унии осуществлялось с большим рвением, временами даже с крайней жестокостью (вспомним Иосафата Кунцевича, архиепископа Полоцкого), русский «материал» поддавался переплавке достаточно туго. Большинство принявших унию наравне с православными продолжали ощущать себя и свою веру — русскими. В ХVII и XVIII веках русскими считали униатов и Польша, и папский престол, и местные православные. То есть униаты так и не стали для Запада ни «своими», ни равными.

Распад Речи Посполитой во второй половине XVIII века, когда произошло воссоединение Правобережной Украины и Белоруссии с Россией, фактически заморозил процесс распространения униатства. Новое дыхание проект «Уния» обрел уже в 1880-е годы в связи с деятельностью Андрея Шептицкого.

(Впервые опубликовано ИА REGNUM 26.01.2018)