В ЧЕРНОЙ-ЧЕРНОЙ КОМНАТЕ

«Леди Макбет Мценского уезда». По мотивам очерка Н. Лескова.
Театр Ермоловой.
Режиссер Данил Чащин, художник Максим Обрезков, автор инсценировки Ярослава Пулинович.

В сценической среде, куда поместили лесковских героев режиссер Чащин и художник Обрезков, можно с трудом узнать полудеревенское мценское захолустье. В центре пространства торчит колонна, которая не подпирает потолка и как бы уходит в никуда. Сверху — впечатляющая люстра, которая вспыхивает и гаснет, отбивая эпизоды действия. Настоящая вода под ногами актеров. И все, по преимуществу, черно: стены, пол, мебель, костюмы. Ох, мрачно в доме, куда в недобрый час попала Катерина Львовна.

А как она туда попала и чего ждать дальше, становится ясно уже из первой сцены. Девушку грубо, без всяческой радости, казалось бы, приличествующей событию, наряжают в свадебный наряд. И сама она, кажется, до смерти не хочет ни платья, ни свадьбы. Ее пинают, она сопротивляется, все — силком, супротив воли. Не удивительно, что вскоре ее буквально стошнит от мужниного поцелуя.

Данил Чащин взял для спектакля инсценировку, сделанную Ярославой Пулинович на основе очерка Лескова, а в ней времена действия перемежаются и дробятся. «Сегодня» — это наказание за преступление, «вчера» — обстоятельства Катерининой жизни, в которых она до этих преступлений дошла. В сущности, перед нами «дело» подсудимой Измайловой, эпизод за эпизодом раскрывающее сюжет «как дошла она до жизни такой», однако эпизоды свободно «гуляют» из прошлого в настоящее и обратно. Главную героиню играет Кристина Асмус, которой режиссер уготовил достаточно трудную партитуру роли, ибо ей надо играть не линейно, а попеременно — то, какой была, и то, какой стала. Вот она рассказывает адвокату (Виктор Ворзонин) свою историю — грубо, истерично, без обиняков. А вот ходит послушной тенью вокруг ненавистного мужа (Сергей Власенко), изо всех сил пытаясь скрыть рвущиеся наружу неприязнь и отчаяние. Вот, вроде бы, оживает, становится даже нежной и веселой в сценах с Сергеем (Станислав Раскачаев). А вот каторга, и Катерина здесь почти безумна, уже и не живет вовсе, а пребывает на пороге небытия.

Однако есть в спектакле некая основная, сквозная тема — материнство. Оно здесь явно важнее даже страсти, этого дьявольского наваждения, овладевшего молодой женщиной в беспросветной глуши да в тяжком замужестве. К слову, не забыть многим из нас давнего минусинского спектакля Алексея Песегова, который так и назывался: «Наваждение Катерины». Тот погружал нас в вязкий, темный сомнамбулический сон — и самого Мценского уезда, и героини, которую будто «заговорила» насмерть черная, нечистая сила. Спектакль Песегова был явным опытом психологического анализа, сложным и по части художественного устройства, и в отношении зрительского восприятия. Спектакль же Чащина, в сущности, прост. Он напоминает (а может, и сознательно это делает, отбивая эпизоды вспышками света и музыкальными аккордами) жесткое современное общедоступное кино на социально острые темы. Причем, то самое кино, которое долгому, глубокому размышлению уверенно предпочитает резкий и быстрый экшн — чтобы все читалось с ходу, чтобы щекотало рецепторы и чтобы не было «многабукв».

Но вернусь все же к теме несостоявшегося материнства. Более всего Измайлова-Асмус тоскует по желанию лелеять младенца, и это, надо признать, сильный ход, если учесть, что убила она не только гадких мужчин, но и ребенка. То героиня с пристрастием допрашивает дворовую Аксинью (Наталья Горбас), откуда, дескать, дитя? То, беременная, счастливо поглаживает свой живот. То, уже на каторге, жалкая и теряющая рассудок, сворачивает из тряпки некое подобие спеленутого младенца, качает этот ком тряпья на руках и тут же вынужденно отдает его в чужие руки. Вот когда возникает действительно трагический аккорд, без дураков!

Спектакль насыщен пластически, многое проговаривается в нем не словом, но движением, самой композицией фигур, умело используемой массовкой (хореограф Александр Андрияшкин). Пластически выразительны, например, сцена одевания невесты перед свадьбой или эпизод свидания Катерины с Сергеем, придуманный как игра в перетягивание каната. Но наиболее интересно решены те сцены, где жители уезда (они же каторжане) волокут на себе темные, тяжелые доски, меняя очертания мрачного пространства, лихо комментируют события, ритмично аплодируют в эпизоде вынесения приговора, кладут сухие прутья на могилку убиенного мальчика Феди.

Темп, музыка, ударная отбивка сцен, да и актерская игра, которая в предложенных режиссерам параметрах вполне выразительна, — все это умело и продуманно сложено режиссером в партитуру спектакля. Есть в нем и некая терпкая, приправленная китчем красивость, которая хорошо гармонирует с самим нынешним стилем постановок Ермоловского театра, да и с его сегодняшними интерьерами. Есть, на мой бумерский взгляд, и что-то неистребимо молодежное, даже тинейджерское. Однако ведь спектакль и торкает, и вштыривает, без всякого сомнения, — что, согласитесь, уже немало!