— Тамара Москвина однажды призналась, что, начиная работать тренером, она постоянно видела впереди себя спины более великих коллег: своего мужа Игоря Москвина, Станислава Жука, Елены Чайковской… И мечтала когда-нибудь встать с ними в один ряд. Знакомое чувство?
— На самом деле нет. Меня мама отдала в шесть лет на фигурное катание, я встала на коньки и сразу сказала, что буду тренером. То есть вообще не хотела быть фигуристкой, несмотря на то что у меня были прекрасные учителя. Мне хотелось быть, как они. Как Жанна Фёдоровна Громова, как Сергей Николаевич Громов. Я же у них начинала, в Норильске. Я обожаю детей, но при этом никогда не искала каких-то сверхталантливых. Мне всегда было важно другое: чувствовать, что человек «мой» по духу. Как Сашка Самарин, как Марк Кондратюк. Хотя Марк, до того как все обратили на него внимание, год вообще не катался — на ногах открылись зоны роста и стоять на коньках он просто не мог. Я постоянно спрашивала, понимая, что у парня и без фигурного катания всё в жизни хорошо: Маркуш, будешь продолжать кататься? — Да, хочу. Ну и катайся тогда… Нравился он мне. Поэтому я ему прощала всё. Падения, постоянные отъезды в отпуск.
— В каком смысле — постоянные?
— Он с бабушкой или родителями по три-четыре раза в год уезжал на моря-океаны. Перед школой, на Новый год, на майские праздники…
— А есть что-то такое, чего вы не могли бы простить ученикам?
— Тяжелее всего прощать отсутствие режима, невыполнение моих требований. Не переношу, когда кто-то опаздывает на тренировку. Все это знают, и, надо отдать должное, опоздания у нас — редкий случай. Я сразу стараюсь донести до спортсмена: если он у меня катается, то принимает мои правила. Даже удивляюсь иногда: они все прекрасно знают, что можно пользоваться моей любовью, но ни один из них не пользуется. Наверное, как раз поэтому мне легко их тренировать, легко с ними ругаться, мириться. Я вообще люблю дружить, когда легко ругаться. И живу так. Если человек садится мне на шею, значит, это не мой человек. Если человек обиделся и ушёл навсегда — тоже не мой человек, сразу внутренне его отпускаю.
— Как в фигурном катании можно существовать с такой открытостью в душе, не пытаясь постоянно подстраиваться под ситуацию?
— Я так живу не только в фигурном катании. У меня очень много друзей, многие отношения сохранились с детства. Точно так же с ними себя веду, как со спортсменами.
— У альпинистов в ходу выражение: выше семи тысяч метров друзей нет. Насколько тяжело дружить там, где идёт борьба за места на Олимпиаде? Вы ведь, знаю, очень дружны с Евгением Рукавицыным.
— Мы просто научились свои чувства немножко «топить». Каждый из нас, безусловно, хочет, чтобы его ученик выиграл, это нормально. Когда Сашка не попал на Олимпиаду в Пхёнчхан, провалившись на чемпионате Европы, а Дима Алиев стал на тех соревнованиях вторым, я два дня лежала пластом в гостиничном номере, не в силах пошевелиться, и рыдала. Это не было завистью к чужому результату, скорее, очень сильная обида от того, что у меня не получилось. Рукавицын тогда пришёл ко мне в комнату и сказал: «Свет, если надо — я буду сидеть рядом столько, сколько потребуется».
— Это поступок.
— Это как раз то, что я называю дружбой. Женьку я тогда попросила просто дать мне немного времени на то, чтобы прийти в себя, а Самарину, после того, как мы вместе поплакали и вместе всё проговорили, сказала: «Переключаемся. Поменять ничего уже не можем, всё, что мы могли проиграть, уже проиграли, так что давай-ка пойдём и поздравим друзей».
— У ваших спортсменов такие же отношения между собой?
— Они тоже дружат. У меня в группе к Сашке подтянулся Марк, к Алиеву у Рукавицына — Макар Игнатов. Мы много времени проводим вместе на сборах, ребята постоянно видят, как мы общаемся. Они завязывают отношения, эти отношения складываются на годы.
— На протяжении нескольких лет Самарин совершенно очевидно был центром вашей тренерской вселенной. И тут в группе появляется Кондратюк. Ревности не было?
— Когда Марк в прошлом году выиграл свою первую бронзу на чемпионате России, я не увидела у Сашки какой-то зависти или злобы. Он потом мне даже сказал: «Светлана Владимировна, я вас подвёл, так хоть малой вытащил». И я поняла, что, наверное, мы стоим на правильном пути в плане жизненной позиции.
— Равная конкуренция между двумя фигуристами в группе — это плюс?
— Мне кажется, что да. Я вообще люблю, когда на тренировках спортсмены зарубаются между собой. Всё время и Сашке, и Марку повторяю, да и детям маленьким тоже: это ни с чем не сравнимый кайф, когда ты выигрываешь у соперника в сильной борьбе. Нет и не может быть никакого удовлетворения от победы, когда твой соперник провалился. Мне кажется, это правильная позиция. Ты же не среди убогих хочешь быть первым? Тем более что спорт закончится — начнётся какая-то другая жизнь, в которой, считаю, парень должен продолжать жить с правильными установками.
— Послать завоёвывать третью олимпийскую квоту в Оберстдорф Кондратюка, а не Самарина было вашим решением?
— Скорее, пожеланием. При этом у меня даже мыслей не было о квоте, я просто очень хотела, чтобы Марка увидел мир. Это уже потом, когда в короткой программе Кондратюк остался пятым, мне стало дурно, началась паника: а если мы эту квоту долбаную не завоюем?
— Считалось, что на том турнире особо проигрывать некому.
— Не скажите. Человек первый раз в жизни выходит на такой уровень, одна «бабочка» или падение — и всё, хана. А есть ещё и вторая оценка, которую, понятное дело, никто новенькому мальчику не завысит. Мысленно я на том турнире сто раз уволиться успела. Стою у борта перед произвольным прокатом и думаю: господи, у меня такая хорошая семья, всё замечательно в жизни, зачем вообще я всем этим занимаюсь?
— Чем объяснить, что в нынешний олимпийский сезон так долго и тяжело входит Самарин?
— Он вырос в прошлом году на два сантиметра, а я, к большому своему стыду, не сразу обратила на это внимание. Два сантиметра — это, считай, два дополнительных килограмма, если не больше. Соответственно, полетела спина, колени. Плюс — мы поменяли за короткое время три пары ботинок, и вот это всё вместе…
Я возила Сашку в Питер, его положили там в больницу, проверяли, тестировали, что-то подлечивали. Но с финала кубка России нам пришлось сняться. Тогда, если честно, я совершенно не была уверена, что Сашка захочет продолжать кататься. Даже сказала, что понимаю, насколько непроста ситуация, но приму любое его решение. Дала неделю на то, чтобы всё обдумать. Дня через три-четыре он приходит на каток. С цветами, с шампанским…
— То есть так, как принято приходить к тренеру для того, чтобы навсегда с ним попрощаться?
— Ну да. У меня тогда аж в голове застучало. А он так искренне: «Простите меня. Никуда от вас не уйду. Давайте потихоньку попробуем продолжать».
Вот так потихоньку мы и начали. День покатаемся, день отдыхаем. Параллельно подлечивались, потом уехали в Кисловодск. И он там пошёл, пошёл, пошёл. Понятно, что произвольная пока ещё «плавает». Мы же пробуем в ней два четверных лутца, их нужно напрыгать, накатывать, а это не быстрый процесс.
— Вы как-то сказали, что, начиная работать с Самариным, равнялись на Михаила Коляду. Почему именно на этого фигуриста? Он же с его балетностью абсолютный антипод вашему подопечному.
— Мы не то чтобы равнялись, просто сам Миша мне всегда нравился по катанию. При этом я с самого начала понимала, да и Саша понимал, что кататься так, как Коляда, мы никогда не сможем хотя бы в силу роста и строения мышц. Вот и хотелось понять, чем у Миши можно выигрывать? Очевидно же, что только прыжками.
— Дистанция от одного четверного прыжка в программе до четырёх разных — это вопрос физической подготовки или психологии?
— Если человек в принципе способен прыгать четверные, то прежде всего психологии. Тот же Марк освоил все свои четверные в Кисловодске. Но всё это очень и очень индивидуально. Примерно как с «корабликом». Помните актёра Вячеслава Чепурченко, который катался с Яной Хохловой в «Ледниковом периоде»? У человека от природы тазобедренные суставы устроены таким образом, что сделать «кораблик» хоть внутрь, хоть наружу не составляет никаких проблем. А Сашу Самарина, хоть об стенку разбейся, так свободно делать этот элемент не научишь. Всё даётся только за счёт нечеловеческого труда.
— В одном из интервью Самарин мне сказал: «Как только теряешь концентрацию в программе — тут же прилетает кармическая поварёшка». В каких случаях кармическая поварёшка столь же стремительно прилетает тренеру?
— У меня часто бывает такое чувство, что эти поварёшки постоянно надо льдом висят и по любому поводу прилететь могут. Что до Сашки, у него не концентрация теряется, а просто появляется огромное желание сделать всё по максимуму, прыгнуть выше головы. От этого всё идет наперекосяк. Поэтому постоянно напоминаю: не надо подвигов, нужно просто сделать то, что умеешь. Как на тренировке.
— Несколько лет назад вы сказали, что растёте вместе с Самариным как тренер. Чему вы научились, работая с Кондратюком?
— Сдержанности. Я очень торопливая была с Сашкой, хотелось всего и сразу. Сейчас я уже работаю на своём льду, у меня есть команда — Лиля Биктагирова, Стас Захаров, Виталий Бутиков. Они прямо такие вот мои-мои-мои люди. Но самое главное — это то, что я действительно перестала торопиться. Научилась ждать.
— Применительно к лидерам мужского мирового катания: Нейтан Чен или Юдзуру Ханю?
— Нейтан, наверное. Хотя не могу ответить однозначно. Ханю для меня — это вообще легенда какая-то. Сложный, талантливый, упёртый. А Нейтан — очень большая умница. По складу ума напоминает мне Марка, тот тоже всё время учится. Я хорошо помню времена, когда Нейтан только появился. Прекрасно прыгал, но у него не было второй оценки. Но то, что он делает сейчас, — это вообще космос. А Ханю столько лет на льду. Это какая же энергетика в нём заложена, чтобы столько лет подряд держать зал, болельщиков, судей? Ни у кого в мире нет столь выраженной способности это делать. Как можно его не уважать?
— Вы понимаете одержимость Ханю желанием прыгнуть четверной аксель?
— Это же будет великая история — сделать такой прыжок первым в мире. Юдзуру — и так история, и так легенда, но хочет утверждаться в фигурном катании ещё и ещё. Таких людей в спорте единицы. Поэтому их нельзя судить общими мерками. И Сашу Трусову с её пятью четверными прыжками не нам судить.
— Признаться, я была уверена в том, что вы работаете только с парнями. И удивилась, что это не так. Насколько это разные истории — тренировать девочек или мальчишек?
— Совсем разные. На девочек можно орать, ругаться, заставлять, и они работают, работают, работают, пыжатся, пыжатся. На мальчиков кричать бессмысленно. Никакого эффекта.
— На своих девочек вы, получается, орёте?
— Если я говорю «можно», это не значит, что так нужно делать. Я вообще ору очень редко. Но если сносит планку, достаётся всем, кто попал под руку.
— А от чего у вас может снести планку?
— Рассказывала не так давно историю: за день до отъезда с Кондратюком в Оберстдорф захожу с магнитофончиком на лёд, как обычно. И вижу Марка со стрижкой Тараса Бульбы. Подстригся, так сказать, перед вылетом. А у нас в Оберстдорфе, считай, первый выход в люди, «Иисуса Христа» катать…
— Представляю себе вашу реакцию.
— Боюсь, что не представляете. Меня как кипятком обдало. Марк подъезжает к борту: «Здра…» — увидел моё лицо, смотрю — в следующую секунду он уже в дальнем углу катается. У меня истерика, ору, не могу остановиться. Швырнула магнитофон на лёд, тот вдребезги… Я ещё подумать успела, пока магнитофон, как в замедленной съёмке, надо льдом летел: ну он-то в чём виноват? И в наступившей тишине слышу, как Самарин, проезжая мимо Кондратюка, говорит ему: «Блин, ну ты не мог постричься после того, как я в Сызрань уеду?»
Потом я заплакала, Бутиков меня успокаивал. Хотя, если честно, когда расколотила магнитофон, стало полегче. Все эмоции ушли в этот бросок, видимо. А как божественно тренировка прошла! Отфигачили, просто каждый из них, кто был на льду, все свои программы чистоганом. Я даже задумалась: почаще, что ли, на них орать надо?
— Многие тренеры, знаю, считают, что, если у спортсмена слишком много интересов, из него никогда не будет толку. Что человек должен быть стопроцентно сфокусирован только на спорте.
— Не согласна. У Марка вообще миллиард интересов. Начнешь его в чём-то ограничивать — он же просто сойдёт с ума. И меня изведёт, и самому станет тоскливо. Он вообще не может находиться в четырёх стенах. Приезжает в любой город — сразу включает интернет, смотрит, куда пойти, что посмотреть, где посидеть. Даже в моём родном Норильске, когда туда на показательные прилетел, весь город обошел, всё посмотрел. Первый домик, деревянный, в котором сейчас музей, улицу, где я когда-то жила.
— Каким образом вы из Норильска в фигурное катание попали, притом что всё оно в те времена было сосредоточено в Москве и Питере?
— В Воскресенск уехала. Нас из Норильска забрал туда Юрий Григорьевич Разбеглов, меня, Иру Жук. Я же танцорша. Жанна Громова меня в танцы отдала после того, как я в один год на 12 сантиметров выросла и стала худая и длинная. Я так тогда плакала… Посчитала, что тренер меня просто предала. Мы же почти родными людьми были — моя мама у Жанны Фёдоровны роды принимала. Но вот Разбеглов уговорил отдать меня ему.
— Мне так жаль, что Громова сознательно отошла от женского одиночного катания после того, как закончила карьеру Ирина Слуцкая.
— Мне она как-то объяснила: мол, такую, как Ирка, за последующие годы не встретила. А другую не хочет. Ира настолько, видимо, забрала её любовь, ни разу не предала, всю жизнь с ней рядом. Это такая редкость — не только в фигурном катании, но вообще в жизни. После таких спортсменов сложно продолжать. В этом плане я очень хорошо Жанну Фёдоровну понимаю. Когда у меня катались Лиля Биктагирова и Вика Романенко, мне тоже казалось: если они закончат кататься — я просто умру. Но потом появились Никита Михайлов, Аня Овчарова. После того как Аня уехала в Швейцарию, пришёл Сашка, потом Марк… И получается, что тренерство — это такая нескончаемая история. В этом году я отмечала 55 лет на сборе в Сочи, так даже не перечислить всех, кто об этом вспомнил. Кто-то прилетел, кто-то написал, кто-то отправил посылки, кто-то отправил цветы. Понятно, что все они, заканчивая кататься, разъезжаются, уходят в другую жизнь, но на самом деле постоянно рядом. И всегда возвращаются.