Светлана Сачкова имеет право объяснить нам, что такое предчувствие. Светлана — автор романа «Люди и птицы», она учится в магистратуре Бруклинского колледжа и собирается стать англоязычным писателем. Ее дебютная колонка для «Русского пионера» — невероятный, правдивый, трагический сюжет. Он открывает внезапную истину: в любви критически важно внимание к мелочам, самым простым словам и событиям.
Мы собирались в Марокко втроем: я, Никита и его отчим Артем, с которым они друг друга нежно любили. «Почему ты не хочешь лететь? — изумилась я. — Там будет здорово! Нам нужен отпуск». Сын умоляюще посмотрел на меня: «Самолет разобьется. Я точно знаю, я чувствую».
Ничего подобного он раньше не говорил, хотя летал постоянно и Атлантику первый раз пересек в месячном возрасте. Что касается дара предвидения, мы оба в него не верили и посмеивались над теми, кто относился к подобным вещам серьезно. У меня даже было хобби — писать статьи о паранормальных явлениях, объясняя их с точки зрения научной мысли. В общем, я сказала сыну, что самолет — самый безопасный вид транспорта, привела в подтверждение своих слов статистику и пообещала, что все будет хорошо.
Через несколько дней мы без происшествий приземлились в Агадире. Из-за раннего вылета нам почти не удалось поспать, и мы чувствовали себя разбитыми. Тёме, моему мужу, было хуже всех, и за ужином он почти не прикасался к еде. Поев, мы немного прогулялись по городу и вернулись в отель замерзшими — с погодой не повезло. Мы с Тёмой решили принять ванну, чтобы согреться, а Никитосу велели почистить зубы и лечь в кровать. Зубы-то он почистил, только, как выяснилось впоследствии, спать не пошел, а вовсе даже наоборот: надел на себя куртку и рюкзак и уселся играть в Game Boy.
Тёме в горячей воде поплохело. «Что-то у меня голова кружится», — сказал он. Я предложила ему поскорей перебраться в постель, пока я закончу в ванной; он облачился в халат и вышел. Через несколько секунд послышался страшный грохот, как будто рухнул шкаф, и я выбежала посмотреть, что случилось. Тёма лежал на полу, его крючило судорогой, а на губах у него пузырилась розовая пена.
Дальше все было так, будто невидимый сценарист написал эту часть истории с целью намеренно сгустить краски. Бестолковый отельный доктор, сказавший, что это полная ерунда, просто магния в крови не хватает, сейчас выпишу биодобавку. Скорая, за которой мы с Никитосом ехали на такси, потому как на нас что-то рявкнули по-арабски. Потом местная крохотная больничка, где со стен осыпалась штукатурка, а из медикаментов была только капельница с физраствором. Через несколько часов за Тёмой прилетел медицинский вертолет и увез его в Касабланку; для нас с Никитосом места на борту не хватило. Я слушала страшный удалявшийся звук лопастей, совершенно перестав что-либо соображать. Как я потом узнала, бывают разные типы реакций на экстремальную ситуацию: есть люди, которые начинают действовать хладнокровно и эффективно, и только намного позже их накрывает так, что они цепенеют. А я, получается, отношусь к другим: мне как будто забили голову ватой, и мысли мои застревали в ней, не в состоянии шелохнуться.
Только через день нам организовали машину, которая повезла нас с Никитосом в столицу. Это сейчас — я погуглила — там есть скоростное шоссе, по которому в Касабланку из Агадира можно доехать часа за три, а тогда его еще не построили, и нам предстояло добираться целых два дня, заночевав в Марракеше. Мы отправились в путь, и часы напролет я умирала, глядя на красные пыльные горы, на ослепительные пески, на огромное синее небо. Как бы я хотела увидеть все это при других обстоятельствах! Но тогда эта красота причиняла мне боль, и я хотела, чтобы она поскорее закончилась. Мне никто не мог объяснить, что происходит с Тёмой. Я звонила менеджеру нашего отеля, которая единственная знала английский, и она, поговорив с врачами, передавала, что его должны срочно прооперировать, но почему-то не оперируют.
В какой-то момент мне пришло в голову спросить сына, почему в тот самый вечер он не лег спать, а надел на себя все, что можно, включая рюкзак, и уселся ждать, как будто к чему-то готовился. «Я знал, что должно что-то случиться», — ответил он. Я просто кивнула: в тот момент у меня не хватило ресурсов, чтобы хоть как-то это осмыслить.
Наконец мы добрались до столицы и клиники Дар Салам — как нам сказали, лучшей в Марокко. Зайдя в белую, сияющую палату реанимации, мы увидели Тёму подключенным к попискивающим и помигивающим аппаратам — и почему-то с открытыми, остекленевшими глазами. Я уже знала, что он находится в коме, поэтому села рядом и, взяв его за руку, стала ему рассказывать, как мы добирались, как я по нему скучала. Из голливудских фильмов мне было известно, что пациенту в коме важно слышать голоса близких и что, если с ним разговаривать, он скорее придет в себя.
В этот момент в дверях появился доктор и удивленно спросил:
— Что это вы делаете?
— Как это что? — тоже удивилась я. — Разговариваю со своим мужем.
— Но его здесь нет! Он уже давно с Богом.
Врач поднял глаза к потолку, как будто приглашая меня последовать за ним взглядом.
— Наверное, вы что-то напутали, — забормотала я. — Мне сказали, что он в коме и ожидает операции.
Доктор вытащил папку из специального отсека и начал показывать мне бумажки:
— Я вам сейчас объясню. Когда вашего мужа доставили в клинику, мы провели все необходимые тесты. Глядите сюда: он не пережил перелет. Кома три балла по шкале Глазго — это терминальная кома, она означает смерть мозга. Сейчас у него работает сердце, потому что оно молодое. Но сам он не дышит — это делает за него машина — и дышать никогда не будет. Вам придется решить, когда отключить его от аппарата.
Взглянув на мое лицо, врач на секунду задумался и добавил:
— Я сожалею.
Тело моего мужа доставили в Москву только через полтора месяца: возникли какие-то проблемы с таможней сначала в Марокко, затем в России. Когда я приехала в морг, при мне вскрыли цинковый гроб, и внутри я увидела кого-то совсем не похожего на Тёму, хотя это, несомненно, был он. Кожа его была ярко-желтого цвета, как у персонажа мультфильма, и одет он был в серебристый костюм, розовую рубашку и галстук в тон. «Забальзамировали», — покачал головой сотрудник морга, сунув мне в руки сопроводительные документы. В графе «причина смерти» стоял прочерк, и оказалось, что вскрытия не было. Я потом долго пыталась узнать, почему и каков был диагноз, но так ничего и не узнала. С большой вероятностью у Тёмы была аневризма головного мозга, а перелет и горячая ванна спровоцировали ее внезапный разрыв.
Теперь расскажу о том, что предшествовало всем этим событиям. Постфактум все ясно как день, и слово «внезапный» звучит как издевка. Мне как будто совали под нос неоспоримые доказательства: «Грядет катастрофа! Сделайте что-нибудь, пока не поздно!» — а я отмахивалась.
За год до этого Тёма обнаружил, что не может долго концентрироваться на чем-то одном: он засыпал, читая книгу или журнал. Как-то раз он даже заснул на спектакле, и я на него обиделась. Еще он стал плохо переносить перелеты. Однажды мы на несколько дней полетели в Стокгольм, и там у него вдруг начались галлюцинации: ночью он видел, как по номеру бегали гномы в остроконечных шапочках, а его школьный друг висел в шкафу на вешалке и ругался. Это повторялось каждую ночь, но к утру Тёма приходил в себя, и мы ржали, обсуждая его глюки. Незадолго до вылета он простудился, и нам казалось, что все это из-за повышенной температуры. Правда, я тогда читала книгу Оливера Сакса «Человек, который принял жену за шляпу», и в какой-то момент меня посетила мысль: «А что если у него опухоль мозга?» Но эта идея, которая могла бы привести к вовремя поставленному ди-агнозу, тут же из моей головы улетучилась. Вернувшись в Москву, мы обратились к двум знакомым врачам, и те в один голос сказали: «Это алкоголизм!» Один даже сообщил мне по секрету, что муж тайком от меня принимает наркотики. И хотя это противоречило всему, что я видела своими глазами, я им поверила — а дальше случилось то, что случилось.
Если вернуться к предчувствию, то мне кажется, что со мной злую шутку сыг-рали мифы, окружавшие это понятие. Я была уверена, что если возникнет серь-езная проблема, то я обязательно это почувствую. А так как чувствовала я совсем другое — что все будет хорошо, что спешить некуда, — я собиралась во всем разобраться, но позже, когда будет время. И Тёма ощущал себя молодым и здоровым, считая свои симптомы не заслуживающей внимания ерундой.
К сожалению, это распространенная когнитивная ловушка: даже если мы вслух говорим обратное, мы не верим, что с нами или с нашими близкими может произойти несчастье. Сейчас я знаю уже несколько историй, когда профессиональный врач игнорировал собственные грозные симптомы, которые мог бы распознать любой фельдшер, — и оставался в живых разве что чудом. И, разумеется, постфактум каждому из них казалось невероятным, что он мог проморгать такие явные знаки.
А что же тогда с моим сыном, который предвидел что-то ужасное, спросите вы? Судя по всему, он оказался единственным среди нас троих человеком, который не успел выстроить когнитивные механизмы, фильтрующие реальность, и воспринимал ее сигналы ровно так, как было нужно. Никита смотрел на своего отчима и видел, что дело идет к какой-то страшной развязке, просто его детский ужас нашел выражение в понятной ему гипотезе — что самолет разобьется.
В заключение хочется сделать какое-то важное резюме, но я не знаю, имею ли я на него право после всего, что случилось. Доверять ли предчувствиям? Или же игнорировать? Скажу лишь: просто увидеть то, что происходит у тебя перед носом, — уже достаточно трудная задача, которая иногда бывает невыполнимой.