«Всё, что я пишу на холстах, — про страсти»

Справка

В профессии с 2016 года.

Стиль: Мистический реализм

Образование: окончила Уральский филиал Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова по курсу академической живописи у Максима Нурулина и Татьяны Нечеухиной.

Достижения: участвует в выставках с 2010 года. За последние восемь лет Ольга приняла участие более чем в 40 выставочных проектах Пермской арт-резиденции, Центрального выставочного зала Перми, Дома художника и других арт-институций, состоялось пять персональных выставок художницы.

Кредо: бери, пока дают.

— Не каждый решится стать художником в 27 лет. Как это случилось с тобой?

— Не могу сказать, что хотела стать художником ещё в школе, но это всегда было где-то рядом, рисовала много. В старших классах, когда возник вопрос о том, куда поступать учиться, это желание даже не рассматривалось. Все понимали, что профессия художника меня никак не прокормит.

Художником я стала благодаря мужу. Я стала заниматься акварелью у одной женщины, преподавателя из четвёртого училища, которое сейчас называется «Оникс». Она считала важным не только учить меня рисовать, но и рассказывать мне кое-что об истории искусства. Потом я стала ходить к Виктору Остапенко, а он преподаёт в академии.

У меня тогда и в мыслях не было, что эти уроки могут вылиться во что-то серьёзное. Я просто приходила на занятия вместе с абитуриентами и любителями. Потом Остапенко предложил мне поступить в академию. Вот тогда и нужно было принять важное решение. Муж меня поддержал, сказав, что прокормит нас.

Потом выяснилось, что туда не поступить сразу, что нужно сначала получить среднее специальное образование в 65-м училище на Крохалева. Экстерном за год я окончила училище, потом была академия. Поступила я тогда, как говорится, со скрипом. Буквально еле-еле взяли последним номером, потому что в том году конкурс был небольшой. И училась я плохо. Я старалась изо всех сил, но не получалось ничего. Моих работ точно не найдёшь в фонде живописи УФРАЖВиЗ! А ещё учёба шла медленно и долго, потому что я два раза уходила в академотпуск в связи с рождением детей. По сравнению с большинством моих однокашников я была, конечно, очень взрослой. Но в то же время не была белой вороной. При мне, например, из академии выпускалась женщина около 50 лет.

— В советское время во ВГИК не брали людей младше, кажется, 30 лет. Считалось, что человек должен накопить некоторый жизненный опыт, прежде чем иметь право на художественное высказывание. Тебе близка эта мысль?

— Я думаю, разные случаи бывают. У кого-то уже к 16 годам есть большой жизненный опыт, а кому-то и в 60 лет нечего сказать.

— А про что твоё высказывание как художника? Что за опыт за ним стоит?

— Всё, что я пишу на холстах, — про страсти. Про внутренние конфликты, про непокой, который не даёт жить, пока его не выплеснешь, не изобразишь при помощи красок. Если работаешь из такого, немного тревожного, состояния, картины получаются искренними. Мне их даже не обязательно кому-то показывать, я могу писать в стол. Главное — создавать образы из внутренних страстей.

— То, что ты говоришь про страсти, удивительно, потому что твои работы очень спокойные.

— Потому что я не пишу страсти. Я только использую их как топливо. Это первое. А второе состоит в том, что восприятие моих работ может быть разным. Картина, на которой я изобразила мёртвую женщину, у многих вызывает страх. Некоторым тревожно из-за того, что я практически всегда пишу ночь. Кто как смотрит, кто что видит — это индивидуально.

Единственная константа состоит в том, что я не пишу чего-то злого и негативного. Как мне кажется, у меня всегда — про добро.

— Кажется, в обществе немного легитимных способов проявлять страсти. Даже банальный гнев не всегда разрешён. Иногда кажется, что вся система воспитания направлена на то, чтобы сделать из живых людей социально приемлемых граждан, в которых нет особых страстей и особых талантов.

— У меня нет претензий к прежней системе образования. Меня, если честно, больше раздражают новомодные программы, которые, если верить громким рекламным лозунгам, направлены на то, чтобы обеспечить детям раннее развитие и развить все их таланты. Мне всё это смешно. Мы все боимся сейчас что-то пропустить в детях. Мне кажется, не нужно пытаться опередить природу. Всему своё время, если зерно есть, оно прорастёт тогда, когда ему нужно, и неважно, рассмотрели вы его или нет. Мне 27 лет понадобилось, чтобы понять, чем я хочу заниматься.

Я верю, что талант способен вопреки любым обстоятельствам проявиться и развиться. Конечно, для этого нужен особый характер. Далеко не у всех он есть. В художественные вузы приходят сотни талантливых ребят. Многие из них после нескольких лет обучения в условиях, когда, казалось бы, есть всё для развития таланта, пишут так же, как их преподаватели, им не удалось найти свой индивидуальный стиль, свою манеру. И это нормально — брать от преподавателя всё, подражать авторитету. Но есть и те ребята, которые становятся самобытными художниками.

Кроме того, есть много примеров, когда в условиях тотальной несвободы люди находили в себе ресурсы для творческих поисков. Может быть, это именно давлению и запретам мы обязаны появлению гениальных художников? Вспомните группировку «сурового стиля», которая появилась в 50—60-е годы прошлого века именно как противопоставление неискренности и фальши сталинского социалистического реализма. В очень жёстких условиях, вопреки госзаказу им удавалось делать очень честные работы.

Если говорить обо мне, то мне нравятся рамки. Благодаря им я могу погружаться вглубь себя и там искать.

— У тебя есть ролевая модель? Я имею в виду художника, судьба которого тебе кажется идеальной историей успеха.

— Те, кто умерли и стали наконец-то востребованными. Ван Гог, в частности. Ещё Сезанн, Гоген, Сёра. Очень люблю постимпрессионистов! При жизни у них не было финансового успеха и признания, потому что они опередили своё время и не были понятны современникам. Люди тогда, кажется, ещё не понимали, что после изобретения фотографии живопись не должна и не может копировать природу и человека. Много позже стало ясно, что картина может запечатлевать не внешний, а внутренний пейзаж. Именно его мы видим у постимпрессионистов. Там сплошь — внутренний пленэр.

— У тебя внутренний пленэр?

— Конечно. Внешний у меня не получался ещё в академии. Всё время пленэра я разговаривала с кем-то или гуляла. Мне было проще на природе набрать впечатлений и переживаний, потом уединиться и написать.

Я это давно сформулировала как бы в защиту моих неумений и неспособностей. У кого-то глазомер хороший, у кого-то прекрасное чувство цвета. У меня со всем этим есть сложности. Кроме того, я нетерпелива. Мне сложно следовать изначально определённому эскизу, заранее намеченному плану. Мне кажется, я по-настоящему писать стала только тогда, когда приняла в себе эти особенности.

— Тебя сравнивают с Ротко. Это довольно лестно для художника, который считает, что у него проблемы с чувством цвета. Может быть, ты, как и Ротко, учитываешь, что картина меняет пространство или даже формирует его?

— С Ротко? Ну пусть сравнивают. Для меня это новость. Что касается пространства, то я тут ничего не учитываю, потому что ничего не планирую. Когда начинаю писать, понятия не имею, что получится в итоге. Я не пишу с холодным расчётом. Иными словами, это не я пишу картину, это она меня ведёт.

— А теперь главный вопрос: что делает тебя художником?

— Исключительно потребность писать. Я не могу не выражать на холсте свои внутренние переживания.

— Это постоянная потребность, которая не зависит от вдохновения?

— С 2016 года я практически без перерыва пишу. Раньше я не понимала коллег, которые жаловались на отсутствие вдохновения. Я думала, что они просто не хотят работать. А потом кто-то меня спросил, а не боюсь ли я, что при такой скорости поток иссякнет и мне нечего будет писать. Я так впечатлилась этим вопросом, что долгое время опасалась «перегореть». Настоящая пауза наступила только минувшим летом, было опустошение. Я даже подумала, что я всё. Мы с семьёй жили на даче, живопись не шла. Но когда вернулась в город, всё вернулось.

— Что сейчас у тебя в работе?

— Сейчас у меня задумано три серии. Одна — серия графики на непростую и новую для меня тему. Второй проект — пейзажи и стаффажи с рисунками моих детей. Природа — моя, фигуры — моих детей. И хочу продолжить тему единения с природой.