Я надеюсь, что на планете Земля все еще живут люди с нероботизированным сознанием…

Работая на закладке фундамента идеального арт-мира, «Артгид» обнаружил капсулу времени, внутри которой хранились послания от организаторов и художников 1-й Триеннале российского современного искусства музея «Гараж» потомкам. И хотя послания из капсулы были адресованы в 2047 год (и, соответственно, написаны к тридцатилетию Триеннале), мы все равно не удержались и накануне открытия 2-й Триеннале решили поделиться ими с нашими читателями.

Анастасия Богомолова

Стремительно переносясь из сегодняшнего момента на три десятилетия вперед, в 2047 год, какой вопрос держу я в уме прежде всего?

Я спрашиваю: что останется в моей и вашей памяти, что поглотит забвение, а что, напротив, будет выставлено на свет оголенным? Я спрашиваю: насколько короткой окажется память моего поколения, а после и память о моем поколении, на которое вы взглянете из своих 2040-х? И останется ли она вовсе? «Поколения исчезают быстрее, чем деревья», — писал некогда британский прозаик XVII века сэр Томас Браун. И я спрашиваю: удастся ли нам перестоять деревья, посаженные вместе с нами?

Браун также утверждал: «Надгробные камни говорят правду скудные 40 лет. Наши отцы обретают свою могилу в нашей короткой памяти и с грустью рассказывают, как мы будем погребены в своих потомках». Я не верю в правду надгробного камня. Я не знаю, какую память способны вызвать валуны с мемориальными надписями. Истинным памятником является то, что, как кажется, не несет никакой памяти. Память культурную, коллективную, историческую сохраняет отнюдь не только и не столько такой камень, образ которого можно разглядеть в архиве, в библиотеке или в музее. Подобная память закреплена за местом, откуда ее невозможно передвинуть даже на время и куда необходимо самому совершить паломничество, чтобы соприкоснуться с воспоминанием. И я спрашиваю: какие места вы выберете в будущем, чтобы почувствовать на себе дыхание памяти моего дня? Какие места сохраните вы?

Коллективная память не терпит многозначности. Ей проще и удобнее сводить события к мифическим архетипам, а травматический опыт оставлять на периферии общественной дискуссии. Но я спрашиваю: сумеете ли вы преодолеть тяготение коллективных травм предыдущих десятилетий? Сможете ли вы принять ответственность за свершенное другими поколениями насилие и одновременно услышать голос памяти пережитого?

Что вы ответите?  

Дмитрий Булатов

Субъекты будущего, обращаюсь к вам.

Помимо традиционных разделов в области современного искусства — робототехнического искусства, искусства тканей, биомедицины — есть несколько паранаучных, или, точнее сказать, «парахудожественных» дисциплин. Среди них — «криптоискусство», направление, связанное с жизнью и творчеством мифических и воображаемых художников, «астроискусство», которое изучает искусство внеземных организмов, и «экзоискусство», исследующее творчество нечеловеческих форм жизни. Мне интересно, как и в каких разделах 10-й Триеннале российского современного искусства 2047 года в Музее «Гараж» представлено это искусство?

Сегодня, в условиях развития новых технологий — робототехники, IT и биомедицины — мы уделяем особое внимание вопросам становления фигуры куратора. Понятно, что в вашем 2047 году эти технологии уже обеспечили появление различных агентов так называемого posthumancurating — практик кураторства в постчеловеческую эпоху, о которых мы только задумываемся в наши дни. Среди таких агентов — искусственные нейронные сети, человекомашинные формы и гибриды, а также разнообразные проявления неорганической кураторской активности. Мне, из нашего 2017 года, очень интересно, как работает кураторская команда Триеннале 2047 года, учитывая столь различные формы ее кураторского происхождения. Как вам удается избежать навязчивого неантропоморфизма, вспоминая о ваших когда-то родственных отношениях с человеческим? Или в ваших программах попросту не заложено воспоминание о человеческом?

Мне также любопытно узнать, принимают ли участие в 10-й Триеннале вирусы и микробы, которые сегодня, в 2017 году, наравне с нами участвуют во множестве наших художественных процессов. Получили ли они творческую и художественную независимость от органических тел? Обратили ли вы их энергию в искусство и творчество? По логике, именно они должны участвовать в разделе «Искусство действия» 10-й Триеннале современного искусства. Или это не так?

А что по поводу компьютерных вирусов? Ведь это не случайно, что сегодня понятие вируса присутствует в описании компьютерных сетей, экономических отношений и культурных идей — тех самых пресловутых компьютерных вирусов, вирусного маркетинга, мемов. В каком разделе Триеннале у вас принимают участие вирусы? В разделе «Верность месту» или «Общий язык»? Мы, в нашем 2017 году, так до сих пор не определились, считать ли вирусы живыми или неживыми сущностями. А вы определились?

И последний, может быть, самый важный вопрос. Решили ли вы для себя, в вашем 2047 году, что есть такое «живой художник»? Сегодня мы знаем, что элементам живого присуща топологическая динамика способов распространения. Можно ли в вашем случае сказать, что «живое» — это топологически выраженное множество неживых элементов, и в 10-й Триеннале современного искусства принимает участие лишь топология художника, а не сам художник. И кто в этом случае выступает зрителем вашего искусства?

Все эти вопросы волнуют и интересуют меня в нашем, 2017 году.  

Genda Fluid

2047-й. Если ты читаешь это послание, значит, план провален, самураи ушли подобающе кодексу, отчаяние застилает небесный купол. Последнее, что ты можешь сделать для человеческой расы, — будь честен наедине с самим собою, стань, наконец, богом, растворись в истине.

И в долгожданной тишине помяни всех героев, павших, так и не найдя лежащее на виду сокровище.

Группировка ЗИП

Мы желаем всем развить в себе приличного гриба и начать по-настоящему дружить и понимать дельфинов. Еще чтобы у каждого россиянина было по своему Гаражу, а еще — чтобы у всех было крепкое здоровье.

Катрин Ненашева

Привет! Я сейчас пишу это письмо и ощущаю, как тотальное одиночество звенит в левом ухе. Язык размок, и слова растекаются по панели экрана — в подобных текстах принято употреблять абстрактное «мы», утопическое и, как чувствуется, бессмысленное. Чем является сейчас и чем будет это «мы» через десятилетия? Я хочу понять, с кем разговариваю. Я хочу понять, с кем разделяю акт действия. Я хочу понять, кому пишу это письмо, и не могу этого сделать: пространство отношений художника и зрителя определяется чувством тотального одиночества по обе стороны, и все образы будущего размыты. Как и настоящего. Я чувствую, как тяжело мне, но еще более отчетливо я чувствую, как тяжело и одиноко моим немногочисленным зрителям в этих отношениях. Если коммуникация — это нить Ариадны, то Тезей запутался в чертовом лабиринте и был съеден Минотавром еще вчера. Я пишу этот текст, варя бульон из его косточек.

Я очень верю, что вы (снова глупое и абстрактное) разговариваете друг с другом — жестами, актами. Наблюдаете, как ломается язык, ломаете его сами, строите новый и снова ломаете. Вам так же, как и мне, так же, как и нам с моими немногочисленными зрителями, одиноко и страшно в этом одиночестве, но будьте одинокими и бойтесь — это состояние нормально для совершения сакрального коллективного акта сопротивления, и только в этом состоянии возможно развитие отношений между художником и зрителем, а прежде всего, и возможно, главное — постоянный взаимообмен ролями, при котором стираются телесно-языковые грани власти. Это будет еще больнее и острее, еще безысходнее и абстрактнее — состояние после — перформанса.

Илья Долгов

Если письмо, то я бы хотел, чтобы оно стало мусором. Морским мусором, который старательно копит черная ольха на нашем песчаном берегу: волны выталкивают песок из-под твердых и гибких круглых корней деревьев, и деревья стоят на корнях. Вместо песка вода заполняет корни камешками, раковинами, кусочками пластика и металла. Пусть там будет текст. Пусть он хрустит под ногами.

Люди-звери смогут найти его. Если им захочется, смогут прочитать. Они всё еще говорят на нашем языке. Люди-тюлени, люди-крачки, люди-медузы всё еще говорят на нашем языке, у них один язык. Они убрали из него все имена: имена людей, камней, имена неба и земель. Поэтому они говорят, но не думают. Избавившись от имен, они забывают своих мертвых сразу после того, как отдадут их людям-воронам и людям-крысам. Зная язык без имен, они не смогут понять мою просьбу (но я попрошу).

Люди-звери-детеныши смогут найти его. Скорее всего, они и найдут, им интереснее искать в корнях ольхи. Люди-звери-детеныши любят песчаный берег — там они пробуют поедать песок, солнце, чину, друг друга. Им нужно выяснить, чем питаются разные детеныши, сначала они не знают. Они не знают, нужно им летать или бегать, могут ли они видеть или помнить: все это нужно понять. Потому что когда у людей-зверей, людей-птиц, людей-ящеров, людей-камней (все они спариваются друг с другом) рождаются детеныши, никто не знает, что появилось, как нужно заботиться, нужно ли.

Среди возящихся на берегу людей-зверей-детенышей могут найтись те, кто отрастит нужные тела, нужные сознания, чтобы понять просьбу. Если успеют, расскажут другим.

Вот просьба.

Прежние, старые, жадные люди могли оставить хранилища — наверняка оставили. Там лежат имена. Имена сами по себе, разные вещи с именами, в некоторых будут тела людей с именами.

Пожалуйста, заберите из хранилищ все вещи. Принесите их на берег, пусть ими играют волны и люди-чайки. Принесите их в лес, пусть ими питаются корни и люди-почвы.

Пожалуйста, съешьте всех людей с именами. Я не смогу объяснить ту жадность, что мешала им отдать себя на съедение, заставляла их думать, что тела — их, имена — их, души — их. Просто съешьте.

Пожалуйста, рассыпьте имена там, где светит солнце. Полуденное солнце, высокое, страшное. Оно обесцветит их, будет медленно сжигать их, пока не останется пыль.

Если вам захочется, люди-звери-детеныши, с вещами, именами и людьми-телами можно сначала поиграть, но немножко, а потом лучше сделайте то, что я прошу.

Не ешьте ольху!

Антон Белов

Послания в будущее из эпохи Советского Союза были простодушны. Пионеры и комсомольцы, отправляющие свои приветы детям и молодежи XXI века, и создатели утопических проектов, уверенные в том, что будущее будет именно таким, каким они его нафантазировали, сегодня кажутся нам мечтателями, «прозрения» которых не имеют ничего общего с реальностью наших дней. В соревновании этих наивных предсказателей побеждают те, кто рисовал картины будущего самым расплывчатым образом. Но поскольку я не чувствую в себе спиритической силы, которая помогла бы мне таким же образом запутать или зашифровать послание к потомкам, я не буду описывать мир середины XXI столетия, в котором победили биомашины и города застроились биомеханистическими домами, создающими человеку небывало комфортные условия существования. Я не знаю, с какими вызовами или проблемами столкнется человечество через тридцать лет, я не знаю, что будет занимать через несколько десятилетий умы художников. Но, мне кажется, произойдет одно важное событие: мнение президента ГМИИ им. А.С. Пушкина Ирины Антоновой, которая считает, что искусство умерло вместе с импрессионистами, наконец, перестанет быть актуальным. Нельзя мерить современные художественные процессы мерками прошлого, нельзя оценивать современных художников категориями прошлого. Поколение художников, которые сегодня участвуют в первой Триеннале современного искусства, — предвестие будущего, и уже сегодня понятно, насколько сильно они отличаются от художников предыдущих поколений и художественных эпох. Я вижу, что искусство, которое они создают, зачастую совсем не похоже на искусство, которое создавалось десять и двадцать лет назад. И мне это нравится!

Тем не менее я хочу поприветствовать всех участников 10-й Триеннале и поздравить их с этим прекрасным событием в их профессиональной жизни. Я надеюсь, что на планете Земля все еще живут люди с нероботизированным сознанием, надеюсь, что искусственный интеллект не победил человечество, а если и победил, то борется вместе с людьми за все прекрасное против всего ужасного. Мне хотелось бы верить, что глобализация и единообразие не захлестнули планету, а мы, люди, сохранив свою индивидуальность, живем куда дружнее, чем сейчас, в 2017 году. Также я надеюсь, что Триеннале сохраняет свое значение в художественном мире, меняет к лучшему жизнь художников, расширяет кругозор зрителей и приносит радость всем, кто ценит современное искусство.