Клоун Евгений Майхровский
Публика тотчас приняла лиричного, несуетливого и мягкого артиста. Подкупали обаяние доброты и ненавязчивость шуток. Но сам-то он хорошо знал, что этого слишком мало, что еще не все в создаваемом им на манеже образе его собственное, кое-что, хоть и самая малость, заимствовано. А главное — понимал, что не пришло еще то творческое самочувствие, когда безраздельно владеешь публикой. А приходит оно в особом, неповторимом мире, который создает на наших глазах клоун и в котором пребывает он свободно. Вот когда возникает этот мир под рукою артиста и когда обживает он его, тогда и можно говорить: появился клоун.
К этому и стремился Майхровский, не обольщаясь благосклонностью публики. С самого начала артист поставил перед собой высокую задачу и малым довольствоваться не желал. Потому что, несмотря на молодость, уже успел, можно сказать, выстрадать свою мечту и повоевать за нее. Майхровского, сына цирковых артистов, не принимали в цирковое училище, не находя у него абсолютно никаких данных. А он, не соглашаясь с комиссией, упорно и яростно показывал все, что умел: кувыркался, прыгал и плясал. Плясал самозабвенно. Члены комиссии, сдержанно улыбаясь, переглядывались: «Забавный конечно, в своем упорстве парнишка. Но нет, ничего нет. Вопрос ясен...» Однако одному из членов комиссии не все так категорически было ясно, и он сказал: «Ну, хорошо. Сыграйте нам этюд «Не принят». Майхровский остановился, задумался. Затем неожиданно сел на пол в горе. И горе это разлилось во всей его маленькой фигурке. Но через несколько мгновений он вскочил и снова начал кувыркаться, прыгать. Сраженные его неукротимым желанием поступить и блеснувшей неожиданно актерской искоркой, члены комиссии согласно замахали руками: «Принят! Принят!»
Членом комиссии, который дал Майхровскому последний шанс, был Сергей Андреевич Каштелян, замечательный педагог и режиссер, обладающий редким чутьем на таланты.
Все это я рассказал вовсе не для того, чтобы к многочисленным историям о том, как чуть было не прошли мимо талантливого человека, прибавить еще одну. Речь о другом — о серьезности мечты, о твердости и выношенности намерений, о готовности к трудностям с первых шагов. Об одержимости, если хотите.
Поступив в училище, Майхровский занимается увлеченно. Акробатика, жонглирование, гимнастика, танц-класс для него не просто обязательные предметы, а интереснейшие. Он отдается им со страстью, хотя ни минуты за годы учебы не колеблется в своем желании стать только клоуном. А клоун должен уметь в цирке все. Истинному клоуну чуждо иждивенчество на манеже. Так думает он. Ибо так в молодые годы работал кумир его — Карандаш: шел в плечи к акробатам, поднимался под купол к канатоходцам, оставаясь в образе при исполнении любых трюков. И не случайно через ряд лет Майхровский будет, например, входить в партерный полет с батудом Спихиных. Да так удачно, что потом руководитель номера Руслан Спихин сам будет работать в полете комиком, не только подражая Майхровскому, но даже в его клоунском костюме.
Но это потом. А пока Майхровский осваивает разные жанры, стараясь в каждом из них и в каждом трюке, свойственном этим жанрам, отыскать комический элемент, комическое движение. Разумеется, молодой артист — еще и не артист даже — не изобретает сходу сногсшибательные трюки. А скорее всего, старается овладеть, примерить на себя кое-что из того богатого наследия, которое накопил цирк. И делает это с хорошим пониманием и своих данных и своего уже постепенно складывающегося образа. Вот трюки из арсенала жонглирования. Майхровский жонглирует кольцами. Но, очевидно, это ему несколько надоедает, и он решает просто поиграть. Посылает кольцо вперед по манежу, но так его подкручивает, что оно возвращается назад. Тут он его подбивает носком ноги вверх и ловит на шею, при этом смешно, как глотающая курица, дергает головой. И в недоумении смотрит на смеющуюся публику: мол, в чем дело, разве смешно? И продолжает увлеченно играть. Второе кольцо, третье, четвертое. Уже целое ожерелье на шее. А вот это кольцо не слушается, не возвращается, как надо, и его не подобьешь вверх. Тогда он ложится на манеж и ловит головой катящееся кольцо. Поймал. Он победоносно встает и, удовлетворенный, довольный собой, уходит. Ну большой ребенок — и только.
Трюк этот известен. Его делали и до Майхровского и после него. Делали и делают. Но я не случайно написал, что молодой артист из богатого наследия тщательно отбирал трюки и старался овладеть отобранными трюками, то есть сделать своими, присущими ему, его актерской индивидуальности.
А то ведь в руках иного клоуна трюк, даже выразительный, выглядит лишь демонстрацией умения, ловкости, не более того, и никак не связан ни с его образом, ни, что еще важней, с его линией поведения на манеже. Вышел на манеж, побросал колечки или мячики, подмигнул при этом раза два зрительнице — и вроде бы заполнил паузу. Разумеется, хорошо, когда клоун владеет тем или иным жанром. Но вот вопрос: как это работает на его линию поведения, а значит, в конечном итоге, на его образ? И очень часто можно ответить: никак не работает. К тому же исполняются трюки на куда более низком уровне, чем это делал только что выступавший артист. Да еще и обыгрываются при этом слабо.
Вообще уровень клоунады, как мне представляется, сейчас резко упал. Это подтвердил и недавно прошедший Всесоюзный конкурс, на котором клоуны не смогли достойно выступить. Впрочем, и до конкурса была достаточно ясно видна печальная картина в веселом цехе цирка. О некоторых причинах создавшегося положения скажу чуть позже. А сперва отмечу одно важное обстоятельство в творческой биографии Евгения Майхровского, имеющее, думается, отношение к затронутой теме.
Клоунское дарование по природе своей уникально, потому и редкость. Сразу много хороших клоунов быть не может, не бывает такого, говорили мы. Но когда около двух десятков лет назад Евгений Майхровский учился, а затем делал первые свои шаги на манеже, еще в полную силу работал Карандаш, в расцвете были Олег Попов, Юрий Никулин с Михаилом Шуйдиным, взошла звезда Леонида Енгибарова, улыбками встречала публика редкостно обаятельного Акрама Юсупова, еще временами вспыхивал удивительный в своей неповторимой нежности Константин Мусин, уже заставили заговорить о себе Геннадий Маковский и Генрих Ротман.
Вот как мы были богаты всего неполных два десятка лет назад, даже еще меньше. И, как часто водится в подобных случаях, не замечали этого. И говорили: клоунское дарование, конечно, редкость, но нужен еще приток молодых. Однако говорили без особого беспокойства и озабоченности, полагая,что все явится само собой и в срок. Оснований для беспокойства как будто бы не было...
Майхровскому повезло, что начинал он свой творческий путь в такой щедрый на клоунские таланты момент. Сама атмосфера богатого творчества, многоцветья дарований, разнообразия почерков была благотворна для молодого артиста, эта среда уже сама по себе воспитывала, помогала держаться высоких критериев. Из ее лона и вышли Маковский и Ротман, она помогла созреть и Андрею Николаеву и, к сожалению, по-настоящему не оцененным талантливым Анатолию Смыкову, Валентину Костеренко, Владимиру Кондратову.
Евгений Майхровский, впитав в себя творческие идеи и нравственно-эстетические критерии той среды, выбрал художественные принципы, исповедуемые его любимым Карандашом. И не ошибся. (Замечу, что в этом ему очень помог творческими советами его сверстник тогда, а ныне директор ГУЦЭИ Сергей Михайлович Макаров). Этот путь оказался для его индивидуальности благотворным. Изящное, я бы сказал, артистическое простодушие, составляющее основу его поведения, очень соответствует тому, что и как он делает на манеже, придает обаяние всем его действиям. И нигде это простодушие не переходит в простоватость, что бы ни делал он, в какие бы ситуации ни попадал. Ибо спрятана в этом простодушии милая лукавость, замешенная, впрочем, на отменном цирковом мастерстве и выверенном вкусе.
Но чтобы осталось это простодушие и с годами не погасло, не увяло, клоун должен, считает Майхровский, сохранить на всю жизнь непосредственность восприятия жизненных явлений, умение удивляться и радоваться самым простым вещам, уметь бескорыстно отдаваться переживанию. А чтобы житейская трезвость не заслоняла живого чувства, клоун должен быть добрым, любить людей, уметь воспитывать и сдерживать себя. От Майхровского я услышал такую удивительную фразу: «Меня воспитал созданный мною образ». Несколько сходную мысль высказал на одном совещании Юрий Куклачев. Он говорил, что клоунов надо беречь, в том смысле, чтобы творческие нужды не заставляли их чересчур заниматься административными походами по кабинетам, чтобы у них, так сказать, не появились нахмуренные брови и твердый рот чересчур делового человека, чтобы сохраняли они свою нежную и ранимую душу.
Мне ближе позиция Евгения Майхровского, когда созданный внутренний мир имеет прочный иммунитет, и его не поколеблет житейская проза и суета. Хотя и мысль Ю. Куклачева справедлива, но только, как говорят математики, в первом приближении. Потому что если довести ее до логического конца (сам Ю. Куклачев, естественно, этого не делал), то легко можно дойти и до оправдания иждивенчества в творчестве, которого у клоунов сейчас более чем хватает.
Так в чем же все-таки причины сложившегося положения с клоунадой?
Майхровский указывает на одну из них, по его мнению, во многом определяющую сегодняшние беды клоунов. Это неправильное построение программ. И тут он поддерживает соображения, высказанные Н. Румянцевой в статье «Дайте паузу!...» («Сов. эстрада и цирк», 1983, № 5). Слишком высок темп спектакля. Ссылка на общий напряженный и быстрый ритм современной жизни в данном случае ему кажется неубедительной . «Почему первое отделение должно быть полтора часа, а второе — сорок минут?» — задает он вопрос. Потому что зрители устают, — отвечают ему некоторые режиссеры, уже закусившие удила быстрой скачки. Но устают зрители прежде всего от плохого спектакля, от мелькания номеров. Устать от этого можно и в полчаса, возражает он. Зритель не успевает прочувствовать номер, от которого подчас, благодаря усердию режиссеров, ставящих такие суматошные спектакли, остаются одни комплименты. Что же касается его веселых сотоварищей, замечает Майхровский, то зритель не успевает даже заглянуть в глаза клоуну. Клоуна, попросту говоря, гонят с манежа торопливые режиссеры. А ведь реприза создается трудно и долго, тщательно выверяется и должна идти в заданном темпе. А если все это нарушается, если ее ломают, какая же это реприза — одни слезы. Создается впечатление — да так оно и есть! — что клоуну в таких представлениях отводится второстепенная роль, проявляется недоверие к его вкладу в спектакль. Он не полноценный участник его — о ведущей роли и говорить не приходится, — а некий резервный придаток, в лучшем случае вспомогательное средство. Длится это уже давно.
И результаты не замедлили сказаться. Клоуны сначала поборолись за полнокровные репризы, но видя тщету своих усилий, да еще и то, что даже номера, притом хорошие, именитые, тоже сокращаются, махнули рукой и стали недоигрывать. И привыкли — те, кто послабей. А потом и вовсе разучились работать. Особенно во время установки реквизита (а это одна из важнейших обязанностей коверного), стали бояться аппаратуры, не зная, куда себя поместить — потому что потеряли актерское самочувствие. И уже не помышляют о ведущей роли в представлении, как это бывало всегда, уже не являются нервом его, а работают от одной случайной репризы до другой. Самое тревожное, что при такой ситуации выросло уже целое поколение молодых клоунов. А как можно проявить себя, завоевать право на клоунаду, говорят некоторые из них, если делаешь, делаешь, а режиссер или не дает ее сыграть — мешает она спектаклю! — или режет по живому. Так можно растерять прекрасные традиции, и останутся лишь ностальгические вздохи по прежним лучшим, таким близким еще временам.
Да, трудно, трудно стало клоунам. Но, может быть, режиссеры и правы, может, зрителю в самом деле нужно побыстрей, в темпе, выдать, так сказать, суть, и не нужны ему всякие там нюансы, тем более в цирковом представлении?
Но вот я в Московском цирке на проспекте Вернадского. В представлении немало крупных, метражных номеров. Уж здесь, казалось бы, клоуну все надо делать и покороче и побыстрей, а Евгений Майхровский ближе к концу первого отделения (публика якобы, по мнению некоторых режиссеров, должна уже притомиться) исполняет большую клоунаду «Бокс» и за нею сразу же, не уходя с манежа, вторую, «Первый приз», такую же большую. Исполняет не торопясь, тщательно, со вкусом, с массой нюансов, пауз, деталей, неожиданных движений. И зрители, как бы переведя дыхание: кончилась гонка! — с наслаждением следят за каждым поворотом прихотливой логики поведения клоуна. И можно быть уверенным — ни у кого и тени нетерпения не возникает, не возникает и мысли а что там дальше? Какой следующий номер? Зритель во власти артиста и никуда не торопится, ему страшно интересно — чем же все кончится, что еще отколет этот неожиданный и очень обаятельный «спортсмен».
Конечно, Евгений Майхровский мастер. И завоевал право на особую, ведущую роль в представлении. Но и ему нередко приходится преодолевать сложившееся отношение к клоунам. А каково молодым, еще не заявившим о себе в полный голос?
Мне хотелось написать только о Евгении Майхровском, а вот как получилось. Но, может быть, все это и о нем? Потому что все, о чем здесь говорилось, его волнует, имеет отношение и к его собственной творческой судьбе.
Анатолий ГУРОВИЧ