«После трёх империй у нас состоялась первая республика»: Сергей Станкевич о причинах и итогах событий августа 1991-го

Сергей Станкевич входил в ближайшее окружение Бориса Ельцина и в дни августовского путча в 1991 году был в Белом доме, на защиту которого вышли тысячи людей. В интервью RT Станкевич рассказал, что предшествовало событиям августа 1991-го, как под его руководством демонтировали памятник Дзержинскому на Лубянке и как удалось избежать штурма здания КГБ.

Период полураспада

— Августовский путч 1991 года был направлен на то, чтобы сохранить СССР, а в итоге привёл к его распаду. Как вы считаете, можно ли было избежать развала СССР?

— Начнём с того, что Советский Союз в начале и середине 1980-х годов уже был одряхлевшей и трещавшей по швам империей, топтавшейся в историческом тупике. Любые разговоры про «невероятный рост» советской экономики и «огромный потенциал» советского социализма в тот период — обманка для легковерной молодёжи.

В советской империи было два контура: внешний в виде социалистического лагеря и внутренний — в виде 14 республик вокруг России. Оба контура Москве нужно было постоянно удерживать под силовым, идеологическим и кадровым контролем. Как только хватка стала слабеть, поплыла внешняя империя, а за ней и внутренняя.

— Михаил Горбачёв пытался изменить страну: перестройка, гласность, ускорение. Всё это было нацелено на то, чтобы открыться миру, насытить рынок товарами, ввести демократические принципы, в том числе в СМИ, чтобы отойти от коммунистической догмы. Однако мало кто помнит, что Горбачёва ввёл в Политбюро ЦК КПСС Юрий Андропов. Это его идеи воплощал Горбачёв?

— Как ни странно это сейчас звучит, единственным советским лидером, который реально мог повернуть СССР на условный китайский путь (постепенный упорядоченный отход от коммунистической догмы), был выходец из КГБ Юрий Андропов, возглавивший страну в 1982 году. Уже тогда было поздновато поворачивать, но шансы ещё сохранялись.  

Поначалу Андропов произносил жёсткие консервативные речи и везде, где мог, закручивал гайки. Этакое шоковое взбадривание, восстановление пресловутой дисциплины. А затем мог последовать управляемый поворот к раскрепощению экономики со ссылками на «ленинский НЭП».

Андропов явно готовил смену государственного проекта, но помешало здоровье. Если бы ему в начале 1980-х годов было отпущено больше физического времени, старт системной перестройки на несколько лет раньше давал больше возможностей.

Андропов умел учиться. Обобщая тяжёлый и даже кровавый опыт — от Венгрии 1956 года и Чехословакии 1968 года до польской «Солидарности» 1981 года, — он, судя по всему, пришёл к правильному выводу: старое силой уже не удержать, надо менять систему. И у него ещё была относительная свобода рук для плавного поворота.

Труднее всего было решиться на прежде немыслимое: отпустить из-под железной руки сначала внешнюю империю — социалистические страны Европы, — а затем и основную часть внутренней. Всё равно не было никаких шансов всё это имперское хозяйство контролировать.

Двойная империя поглощала последние ресурсы и силы, а взамен копила против России ненависть, висела на плечах мёртвым грузом.

— Сразу после августовских событий республики стали объявлять о выходе из СССР. Похоже, что идеи «развода» с Союзом уже давно витали в воздухе?

— Напомню, что наш национальный пророк Александр Солженицын в программной статье «Как нам обустроить Россию» (июль 1990 года) предлагал России во имя своего национального спасения «отпустить» 12 тогдашних союзных республик из 14. А с Украиной и Белоруссией пытаться строить новый — русский союз. Не стану оценивать реальность идеи, но она глубоко символична.

Был ещё один вариант, уже вполне реальный. В марте 1991 года девять советских республик из 15 провели референдум, на котором большинство поддержало создание обновлённого союза. После труднейших многомесячных дебатов такой договор «девятки» был согласован, опубликован и готовился к подписанию 20 августа 1991 года в Кремле. Но бездарный и бессмысленный путч обречённых коммунистических реакционеров всё обрушил. Дальше распад приобрёл неуправляемый революционный характер.

Железный Феликс не устоял

— Когда оглядываешься на события августа 1991 года, то все они кажутся каким-то идеальным, заранее написанным кем-то сценарием, который начался с «Лебединого озера» и закончился сносом памятника Дзержинскому на Лубянской площади перед зданием КГБ. Как получилось, что именно вы оказались во главе этого действа?

— 22 августа 1991 года, после трёх суток, проведённых в Белом доме, убедившись в победе демократии, я добрался до дома, просто упал и уснул. Разбудили меня ближе к вечеру, часа в четыре.

Мне, как первому заместителю председателя Моссовета, звонил дежурный по городу в исполкоме Моссовета: «Критическая ситуация: на площади возле здания КГБ собралось тыс. 15—20 народу, зацепили памятник тросами к автобусу, раскачивают. Звучат призывы штурмовать «контору», грозит стихийное насилие, будут жертвы. Надо ехать и останавливать». Машина уже стояла у подъезда. Полетели на площадь. Приехал — действительно, милиция в стороне наблюдает. Бушует море людей. Звучат призывы к штурму здания, стёкла уже звенят, попытки поджечь дверь. И раскачивают памятник. Исходя из этой ситуации, уже и пришлось действовать.

— Люди пришли на Лубянку не только за Дзержинским, но и собирались штурмовать здание КГБ?

— Моим главным желанием было не допустить насилия, чреватого паникой и жертвами. Мы победили не как революционная толпа, а как законная власть, избранная народом. Поэтому я призвал не портить мирную победу законной власти произволом.

Я точно не хотел никаких штурмов, как и почти все собравшиеся. Уже было известно, что подобный штурм здания Штази в ГДР окончился стрельбой, поджогом и жертвами. Но призывы к штурму в толпе действительно звучали. Стёкла били, пытались поджечь дверь. Я обращался к народу в мегафон с крыши автобуса. Говорил, что не надо марать нашу мирную революционную победу насилием. Мне пришлось даже сказать, что те, кто тут призывает к штурму здания, скорее всего, агенты КГБ, и предложил задерживать их. И ведь подействовало — призывы стихли! 

— А таким же образом убедить людей оставить в покое памятник не пытались?

— Что касается самого памятника, то тут мнение собравшихся было однозначно: немедленно свергать. Я предложил сделать это законно и организованно. Если 20 тонн бронзы упадут на плотную толпу, будет беда. Вызовем краны, вызовем специалистов. Не надо никаких самодеятельных действий. Договорились. Установили милицейское оцепление. Подключили микрофон к радиофицированному пазику ОМОНа. Из театра Ленинского комсомола по моей просьбе подошли артисты. Получился такой политический хеппенинг. Там звучали песни, читали стихи.

— Кто из артистов откликнулся на ваш призыв и приехал на Лубянку?

— Они менялись, выступали и уходили. Я уже не помню имён, ибо «висел» на телефоне — всё время был на связи с Моссоветом.

— Какова была роль Моссовета в сносе памятника?

— Мы провели опрос членов президиума Московского совета. Методом опроса приняли решение о демонтаже памятника. Все подтвердили, что поддерживают. Потом отправили машину и собрали подписи под документом. Так что решение было принято вполне законное. Краны сняли со строительства гостиницы на Тверской улице в Москве. 

Кроме того, мы вызвали опытных монтажников. Потому что хотели не разбить, а сохранить статую. Это была совсем непростая задача с учётом веса, тёмного времени и экстремальных условий. Кстати, символическая деталь. Бригада для демонтажа приехала из Всесоюзного художественно-производственного объединения имени Вучетича. То есть имени автора памятника. Я записал: работали мастер Александр Баранов и с ним рабочие Королёв и Кузнецов.

Двумя кранами подняли статую и опустили на специальную автомобильную платформу, которая приехала вместе с бригадой. Отвезли на Крымскую набережную. Некоторое время монумент там стоял среди зеленых насаждений. Позже приняли решение разместить статую постоянно там же, в парке «Музеон», среди других скульптур советской эпохи. Он и ныне там стоит на высоком постаменте, открытый для общего обозрения.

— Вы взяли ситуацию под контроль, вы уберегли Москву от новых жертв и сохранили честь защитников Белого дома. А каково было ваше личное отношение к происходящему?

— У меня позже было некоторое чувство вины в отношении Вучетича Евгения Викторовича — замечательного советского скульптора, автора знаменитой композиции «Родина-мать зовёт!» на Мамаевом кургане в Волгограде. Кстати, его же скульптура «Родина-мать» стоит в Киеве над Днепром. Через много лет мы встретились с сыном скульптора Вучетича, объяснились, примирились и даже обнялись.

Уроки истории

— Во многих республиках и странах бывшего соцлагеря памятники просто громили. На Украине и в Польше были приняты законы о декоммунизации. Откуда такое радикальное неприятие прошлого, как вы считаете? 

— Да, на Украине был избран совсем иной подход к советским памятникам. Монументы сносились массово, их крушили, над ними демонстративно глумились. А в последнее время мы с изумлением наблюдаем за варварскими сносами памятников в Соединённых Штатах. У нас не было ничего подобного. В этом смысле мы подали позитивный пример цивилизованного отношения к монументальной истории.

— Может быть, потому что у нас не было врагов. Была революционная ситуация, но не было атмосферы гражданской войны?

— В России в 1991 году, несомненно, произошла революция. Всякая революция сопровождается выплесками революционной энергии, стихийным творчеством масс, как сказал бы понимавший толк в революциях Ульянов-Ленин. В данном случае этот выплеск энергии, это творчество масс проявились в перемещении памятника. Неслучайно, разумеется. Так граждане, как им тогда казалось, навсегда расставались с прошлым. Перемещение бронзового Феликса действительно стало важной символической вехой нашей истории. Оно обозначило видимый всем разрыв с репрессивной традицией в истории России и её специальных служб. Отныне и навсегда в спецслужбах новой России должны быть государственники, а не партийцы и не каратели.

— Разговор о возвращении Дзержинского на Лубянку — примерно как разговор о захоронении Ленина: подними эту тему — и резонанс гарантирован. Ваше отношение к этому?

— Если сейчас вернуть памятник назад, это будет плохой сигнал обществу: всё возвращается, всё может опять повториться. Кто бы и что ни говорил в оправдание такого шага, какие бы архитектурно-художественные соображения ни приводились, политическое послание будет воспринято обществом именно так: он вернулся, и с ним всё вернулось.

Хочется спросить: зачем? Так ли сейчас критически важна для всей нашей страны эта дистанция в 4 км? На мой взгляд, не надо бередить старый, не до конца затянувшийся кровавый раскол. Нам нужны символы, которые нас объединяют, которые позволяют нам вместе, независимо от позиции на полемических баррикадах, строить общее будущее. Я надеюсь, что мы найдём и иные символы, которые будут нас объединять. Примеры, наверное, у каждого свои.

Скажем, был в нашей истории такой замечательный герой, как Александр Христофорович Бенкендорф. Боевой генерал, победитель Наполеона, патриот, настоящий хранитель Отечества. Вот кто действительно создал в России специальные службы — III отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии и жандармский корпус. Надеюсь, в России появятся памятники Бенкендорфу, а его портреты разместятся на стенах высоких кабинетов.

— Когда вы рассказывали о сносе памятника Дзержинскому, вы назвали дни путча революцией. Какие изменения принесла нам революция 1991 года?

— Революция 1991 года завершилась, к счастью, почти бескровно (жаль, что позже кровь всё-таки пролилась). Революция принесла нам и потери, и важные обретения. У нас после трёх империй — московской, романовской и советской — состоялась первая республика. Она теперь с нами на столетия.

Если мы не сделаем никаких новых роковых ошибок, если перестанем жить прошлыми конфликтами, сосредоточимся на строительстве общего будущего, всё должно получиться. В истории России, вернувшей себе подлинное величие, всему и всем найдётся место. И живым людям, и памятникам.