Мечта коллекционера в фонде IN ARTIBUS

В подражание Марине Цветаевой текст про Макса Боксера хочется назвать «Живое о живом», потому что, где Макс, там движение и жизнь. Он только что вынырнул из своего проекта «Перелетный кабак» («вообще-то я планировал маленький бар при большой галерее, а получилось наоборот, — тем выше пришлось брать планку уровня галереи, стрельба была снайперская — 50 выставок, и почти все в десятку!» — улыбается он, подводя итоги), где вся художественная и околохудожественная публика ела, пила, а главное, тусовалась на протяжении последних двух лет. До этого была организация аукционов русского искусства в Лондоне, еще раньше — галерея в Гагаринском переулке, антикварные Ravenscourt Galleries, работавшие параллельно в России и Британии, революционная перестройка дома в Подмосковье, домашний театр с настоящими костюмами дягилевских «Русских сезонов» и много чего еще. Удивительно, что новый виток биографии Макс начинает с такого традиционного проекта, как выставка. Более ожидаемым был бы полет в космос или путешествие в Антарктиду. 

Концепция: собирать как жить

Меня вдохновила идея Антона Белова (директор Музея современного искусства «Гараж». — TANR) сделать выставку не столько о коллекции, сколько о знаточестве, показать собирательство как процесс, как образ жизни, когда у тебя дома на стене висит рисунок Врубеля или Сомова параллельно с работами наших современников, например Шутова или Шелковского, а в соседней комнате — прикладное искусство эпохи классицизма. В общем, выставку-лабиринт с тупиками и неожиданными закоулками-загадками.

Поэтому мы с Антоном Беловым стилизуем пространство фонда IN ARTIBUS под квартиру (дизайн экспозиции разработали архитекторы Михаил Лабазов и Андрей Савин, а заодно и сами художники — основатели легендарного «Арт-бля»). Там будут гостиная, кабинет, кухня... В каждой комнате своя коллекция: в одной — русская графика рубежа веков, в другой — французская живопись первой трети XX века, потом современное искусство, мебель и так далее. В каждом разделе есть недосказанность, лакуны, места для работ, которых у меня нет, но о которых я мечтаю, мой wish list, список желаемого. Какие-то пробелы восполнят художники, предоставив свои работы. Дмитрий Гутов, например. Какие-то мечты мы позаимствуем у коллекционеров: Петра Авена, Инны Баженовой и других, а также в музеях. 

В течение выставки мы несколько раз удивим вас неожиданными и невероятными воплощениями мечты, которые станут дополнительными поводами для вернисажей и обсуждений. Мне хочется пригласить к разговору коллекционеров старой формации, которых я считаю своими учителями, и совсем молодых — новых собирателей и даже тех, кто еще только мечтает о вещах и пока составляет свой wish list. Мне хочется затронуть самые разные темы, которые беспокоят, а может быть, даже пугают многих коллекционеров, но на которые, как мне кажется, есть простые ответы.

Метод: работы выбирают меня

Бывает, спрашивают, какими принципами я руководствуюсь, собирая работы. Часто не я их выбираю, а они меня. А еще бывает, что я увлекаюсь, сворачиваю на нестандартный путь, устремляясь в глубь веков, и то начинаю собирать голландцев XVII века (которых в тот момент в Москве никто не коллекционировал), то увлекаюсь русским стеклом XVIII века, не как стеклом собственно, а как гравированным рисунком, и так далее. С одной стороны, трачу впустую время, силы, деньги, отвлекаюсь от основного, а с другой — все эти минутные слабости невероятно расширяют горизонты понимания искусства в целом. Благодарен старикам, которые меня увлекали в круги собирательского ада.

На выставке мне хочется организовать что-то вроде летней школы коллекционера, отвечать на вопросы, открывать секреты ремесла. Я бы по мере сил помог с экспертизой и оценкой всем желающим, если они, конечно, будут. Мы планируем записать все это и издать путеводитель — такой же калейдоскопический и сумасшедший, как сама выставка. Презентация этой книги пройдет на закрытии в августе.

Дом: раковины и мираж

Построенный по типовому проекту, наш загородный дом раздражал всю мою семью. Проект я купил в каком-то институте, потому что считал, что иначе строить нельзя. Но ему не хватало индивидуальности. 

Вначале Гор Чахал сделал панно для интерьера. Потом в сельпо я купил коричневую пластмассовую вазу для фруктов в виде раковины. Используя ее как форму, мы с сыном отлили из алебастра два десятка раковин и приклеили их на фасад в шахматном порядке. Получился безумный оммаж Сальвадору Дали. Английский приятель назвал дом Cockleshell House и издевательски подарил табличку. От всего этого дом стал раздражать еще больше. В конце концов, сидя в «Жан-Жаке», мы с художником Сашей Константиновым придумали, как превратить дом в мираж: выкрасить черной краской и накинуть на фасад сетку из металлических реек.

Дом получился суперавангардным. Его фотографии обошли ведущие российские издания по архитектуре и искусству и придали международное ускорение карьере Александра Константинова, к несчастью ушедшему от нас в прошлом году. Макет проекта предоставит на выставку его жена Наташа.

Музей vs частная коллекция

Частные коллекции — это в некотором смысле антиподы музеев. Первые собираются с самоотдачей и любовью, вторые — продукт реституций, репараций и нацио­нализаций. Маринетти в «Манифесте футуризма» (1909) называл музеи «кладбищами искусства». Спустя 100 лет идею повторил директор Эрмитажа Михаил Пиотровский: «Музей вырывает вещь из живого контекста и помещает ее в другой контекст. Когда музей называют кладбищем искусства, это не лишено оснований». Выставка Wish List как раз попытка восстановить живой контекст.

Георгий Острецов. «Апокалипсис». 1983

Работы современных художников коллекционируются сами собой, потому что я делаю выставки (только в «Перелетном кабаке» за два года их прошло ровно 50) и потому что подавляющее большинство друзей — художники.
…Нам с Гошей Острецовым было по 14 лет в момент знакомства в Клубе юного искусствоведа в ГМИИ. Однажды я пришел к нему домой и увидел рисунок, который безумно захотел иметь у себя. Это была первая вещь, которую я купил, а он продал. Потом жизнь нас развела. Гоша провел десять лет во Франции, работал у Люка Бессона, делал много интересного и, наконец, вернулся в Москву. У него нет ранних работ, они растерялись при переездах. Когда он увидел этот рисунок, то был страшно воодушевлен. По мотивам рисунка мы сделали спектакль «У щели дракона» и поставили его в нашем дачном театре, расположившемся в гараже. Гоша нарисовал двухметровые задник и четыре кулисы. Во время действа декорации раскрашивались вживую: на них лили и брызгали красками художники в масках. Последнюю выставку в «Перелетном кабаке» — «Город, которого никогда не было» — тоже сделал он.

Константин Сомов. «Александра Левченко». 1936 Подготовительный этюд к La Belle Simonetta

Сомова я купил случайно и очень дешево. Просто повезло (любовь к искусству иногда должна быть вознаграждена везением). Это было на Christie’s в 2007 году, и он мне дорог. Для меня это не портрет, а удивительно эротичная и в то же время ностальгическая работа Сомова, написанная изощренно и с кайфом. Десять лет назад замечательный исследователь и знаток Елена Яковлева опубликовала большую статью с атрибуцией этой картины. В 1934-м в Лондоне Сомов получил заказ на иллюстрации «Опасных связей» Шодерло де Лакло. Он искал женские образы. В конце концов ему начала позировать юная актриса, дочь русских эмигрантов Александра Левченко. Ее он снова позвал в модели, когда его давний друг и коллекционер Михаил Брайкевич заказал парафраз картины Пьеро ди Козимо «Симонетта Веспуччи» (1500–1520). Вот и объединились три культурных пласта: 1930-е годы, французский XVIII век и итальянский XVI век, — и они легко угадываются в этой картине.

Андре Дерен. «Франция. Провинция». 1920-е

Если русскую графику я собираю прицельно: лист к листу, лучшее из возможного, отборное из отборного, то с французами у меня любовь другая... По-французски легкая. (Смеется.) Андре Дерен, Морис Вламинк, Кес ван Донген, Максимилиан Люс — имена большие, но представлены у меня работами не фундаментальными, не основного периода, поэтому недорогими, что, впрочем, не умаляет их художественных достоинств. В них есть и вкус, и высокая живописная культура, к тому же они создают международный контекст моим любимым мирискусникам, и последние — настоящие западники и граждане мира — чувствуют себя лучше в такой компании. Моя западная история неполная, и вот тут-то появятся недостающие Утрилло и Марке, любезно предоставленные Инной Баженовой. Любопытно: эти полотна когда-то уже встречались? Еще интереснее, о чем они будут говорить по ночам в безлюдной галерее. Западноевропейская часть коллекции напоминает мне о времени (конец 1990-х — начало 2000-х), когда сезаннистов и фовистов можно было дешево купить в той же Франции или Англии и я их активно привозил.

Наталия Гончарова. Эскиз женского платья с боа. II половина 1920-х

Моя страсть — русская графика конца XIX — первой трети XX века. В этой области я ищу лучшие имена и у каждого художника лучший период. Вещь должна устраивать меня эстетически и соответствовать моему представлению о качестве, а еще — быть характерной для творчества данного автора. Эскиз женского платья с боа Гончаровой отвечает всем этим страшным требованиям и, даже больше, источает искры юмора и французский шик. Он висит у меня дома, в коридоре вместо зеркала, чем периодически бесит жену. «Олька, ну зачем зеркало? — говорю я ей. — Посмотрись в Гончарову — и иди с ощущением счастья!» Я долго считал, что это эскиз костюма (во второй половине 1920-х Гончарова занималась модой). Но, когда Третьяковская галерея устраивала большую ретроспективу художницы и мы им предоставили наш рисунок, искусствовед и куратор выставки Евгения Илюхина обнаружила, что это портрет — увы, сейчас я не вспомню чей. Помимо этой работы Гончаровой, я впервые покажу ее же рисунок, который происходит из коллекции легендарного собирателя Николая Виноградова.