В праздничные дни, по традиции, публикуем лучшие тексты, вышедшие в «Театрале» в минувшем году. В нашей подборке – интервью с Юлией Хлыниной (июльский номер).
К своим 27-ми годам Юлия Хлынина успела поработать с такими режиссерами, как Константин Райкин, Андрей Кончаловский, Евгений Марчелли, Станислав Говорухин, стать одной из ведущих актрис молодого поколения в Театре Моссовета и сняться в двух десятках картин. Но, кажется, сейчас в ее творческой жизни настал переломный момент.
– Юля, старт у тебя более чем впечатляющий.
– Не берусь судить. Одно могу сказать точно: я трудоголик. Хотя в последнее время несколько изменила отношение к работе.
– В чем это выражается?
– Раньше все было однозначно: любую предложенную роль я воспринимала как вызов. Могла согласиться на съемки, если меня зацепило хоть что-нибудь. Работала отчаянно, как будто не было жизнь до и не будет после. Сейчас по-другому. За плечами некоторый опыт: и профессиональный, и эмоциональный. Внезапно я поняла, что не нужно брать каждую вершину, потому что не каждая вершина – моя.
– В таком случае, какие у тебя критерии отбора?
– Ну, часть проектов отсеивается потому, что я уже проходила подобное и говорить на ту же самую тему снова мне пока не хочется. Роль в фильме «Купи меня» пришла ко мне вовремя, но, если бы такой материал мне прислали сегодня, я бы уже не смогла высказаться так искренне. Это пройденный этап. А если тема не цепляет, в очередной раз технически выдавливать слезу из глаза мне не интересно.
– Какие темы сейчас в тебе отзываются?
– Я уже рассмотрела проблему подростковых переживаний и раннего становления личности. Сейчас для меня актуален вопрос принятия моей женственности: я ищу путь к женщине в том теле, которое мне подарила природа. Я начинаю воспринимать себя как женщину не абстрактно, сквозь призму детских травм и маминых установок, а сквозь призму собственного ощущения. И героинь мне хочется выбирать относительно этой, новой системы координат.
– Наверное, и характерных ролей тоже хочется…
– Ты очень точно попала. В Школе-студии МХАТ моим мастером был Константин Аркадьевич Райкин, поэтому после выпуска мне казалось, что про характерность я что-то знаю. На протяжении четырех лет обучения мы занимались поиском языка, яркой, яростной формы выражения. Это была настоящая школа выживания и перевоплощения. Но однажды студенчество заканчивается, ты вступаешь во взрослую жизнь и вдруг понимаешь, что за эти сумасшедшие годы не успел понять, кто же ты на самом деле. Поэтому после института я не хотела характерных ролей – наоборот, чувствовала потребность найти свою индивидуальность, может быть не такую выразительную, но все же мою собственную. Мне нужно было услышать себя, свой внутренний голос. Чем я и занималась последующие шесть лет. И вот теперь я наконец могу сказать, что получила ответы и готова вернуться к тому, с чего начала, применить то, чему учил мой мастер. Удивительно, но именно сейчас, спустя время, язык, на котором говорил со мной Райкин, становится мне ближе. Наверное, жизнь действительно развивается по спирали, и это очередной виток.
– Твой последний спектакль «Как важно быть серьезным» в Театре Моссовета попал в эту волну?
– Еще как! Работая над ролью Сесиль, я впервые сказала режиссеру, что хочу решить ее характерно, в стиле клоунады. Раньше я видела себя героиней с глубокими переживаниями и тяжелой судьбой. Пусть и не много об этом знала. Теперь тяга к страданиям выглядит в моих глазах по-детски. Видимо, это особенность раннего этапа развития личности, когда ты впервые сталкиваешься с несправедливостью и глубоко переживаешь несовершенство мира. Сейчас я слышу спасительную силу иронии. Подмечаю юмор в хореографии, музыке, даже в шокирующем кино Ларса фон Триера. И именно сейчас, мне кажется, я готова сделать что-то кардинально новое, яркое и сумасшедшее – потому что знаю отправную точку.
– Получается, Театр Моссовета появился в твоей жизни очень вовремя. Он стал для тебя домом?
– Да, особенно на этапе поиска внутреннего голоса, потому что в Театре Моссовета больше ценится как раз твоя индивидуальность, нежели умение изображать кого-то другого. «Жизнь важнее всего того, чем мы здесь занимаемся», – это апарт, цитата из спектакля «Упражнения в прекрасном». Я воспринимаю ее как девиз этого пространства. Другими словами, то, что получается на сцене – следствие того, что происходит в тебе.
– А эстетика этого театра тебе близка?
– Ну, нам приходится работать с классикой, за которую в таком объеме берутся, пожалуй, только в Малом. Да, мы консервативны, у нас не ставят ни Богомолов, ни Рыжаков, ни Бутусов. Но если бы эта консервативность не сочеталась с близкими для меня ценностями, я бы нашла другое место. Молодежь в Театре Моссовета вовсе не законсервированная – напротив, нам дают возможность воспитать в себе вкус к литературе и к жизни. Что такое интеллигентность? Для современного человека это понятие размыто. Мы с тобой сидим в кафе на Патриарших, смотрим, как обеспеченные люди заказывают дорогие блюда, но мы не можем быть уверены, что вокруг нас интеллигентные люди. А Театр Моссовета всегда славился интеллигентной труппой. Я застала великих, больших артистов: Ленькова, Адоскина, Тараторкина, Ирину Павловну Карташову, которая с ее невероятным чувством такта, уважительным отношением к коллегам олицетворяет для меня само понятие интеллигентности. Мы же как рассуждаем? «А сколько у тебя подписчиков? А какие кроссовки? А что зарабатываешь?». А у нее было совершенно другое мерило успеха. Она считала ценностью твою работу, ты сам уже был для нее ценностью.
– С Юрским тебе удалось пообщаться?
– Не так много, как хотелось бы. Но Сергей Юрьевич – это человек, который всей нашей театральной идиллии всегда задавал много вопросов. Он в лучшем смысле заставлял нас быть «неспокойными». В этом его масштаб и гений – он не смирялся. Он всегда умел сказать: «Я не согласен». Он был художником вне времени, вне возраста. Он максимально честно относился к себе и к окружающим.
– Наверное, театр изменился после его ухода.
– Ушли его спектакли, а это уже большая потеря, тем более что это были уникальные для нашего репертуара работы: только Юрский умел так говорить со зрителем. Сказывалась его любовь к парадоксам. В основном, эти спектакли шли на Малой сцене, которая кажется мне особенно честным, искренним пространством: на близком расстоянии все ощущается кожей. С уходом Сергея Юрьевича мы потеряли глубокие работы, рассчитанные на элитарного, способного не просто глубоко чувствовать, но глубоко мыслить зрителя.
– Юля, давай поговорим, как ты сама попала в театр. Твоя семья не связана с искусством…
– Да, и у людей вроде меня на эту тему обычно целый арсенал историй. О том, как всю жизнь они получали всевозможные сигналы и знаки: в детском саду читали стишок на табуретке, и вот судьба наконец привела их к дверям театрального вуза.
– А у тебя табуретки разве не было?
– Вообще-то, была, если вспомнить. Как-то на «Елке» в ответ на традиционное предложение: «А давайте, дети, все вместе позовем Снегурочку», все вокруг закричали: «Сне-гу-ро-чка!», а я почему-то: «Ба-ба Я-га!». Видимо, уже тогда проявилась тяга к характерным ролям. В общем, предпосылки, как видишь, были. А что касается театральной среды, может, это и хорошо, что я не была погружена в нее с детства. До сих пор мой ближний круг составляют люди, которые не то что не имеют отношения к творчеству, а даже не особенно понимают смысл этого творчества. Ценность того, что я выхожу на сцену, для них размыта. Даже больше: я для них – «слабое звено»! Почему? Потому что, когда я работаю над тяжелой ролью и все мои жизненные силы направлены на это, я становлюсь абсолютным эгоцентриком: чужих интересов не существует, близкие нужны, чтобы я выжила! Но… все заканчивается. Роль сыграна и наконец-то отпускает меня из своих лап. Близкие люди находят в себе силы простить меня. И когда ко мне наконец возвращается адекватность, я благодарю их за то, что они смогли меня вытерпеть.
– Да, но все-таки влияние среды игнорировать невозможно. У тебя не было страха сцены?
– Понимаешь, у меня не было (и нет) ощущения, что это я, Юля Хлынина, выхожу на сцену. Мне всегда удается отделить себя от героини, «спрятаться» за нее. К тому же, я никогда не выхожу без истории. Она меня ведет. А страх?.. Великая Ирина Павловна тоже о нем говорила, а ведь ей было уже за девяносто. Мне кажется, страх – хороший знак. Он означает, что тебе не все равно.
– У тебя бывают расхождения с режиссером?
– Конечно, все время.
– И что ты делаешь?
– Ругаюсь.
– Что, сразу?
– Нет, сначала предлагаю. Потом ругаюсь.
– И каково это – «ругаться» с режиссерами уровня Кончаловского?
– С Кончаловским ругаться бессмысленно. И дело не в авторитарности, просто у него за плечами такой колоссальный опыт, что, скорее всего, это ты чего-то не догоняешь. Хотя… Это и правда, и неправда. Ты можешь не догонять, но при этом он никогда не был семнадцатилетней девочкой например. Следовательно, он не может говорить от ее имени так, как можешь ты. Так что это палка о двух концах. Но, в любом случае, основа хорошего спектакля – доверие к режиссеру.
– Кончаловский придерживается принципа, что огромную роль в театре по-прежнему играет литература. А ты обращаешь внимание на язык произведения, его ритмику?
– Обращаю, но уже после того, как ответила для себя на главные вопросы. Например, в спектакле «ГРОЗАГРОЗА» Евгения Марчелли в Театре наций у меня есть фраза, которую я произношу интонационно всегда одинаково – это задается как раз музыкой Островского. Разобраться с этим мне помог режиссер Виктор Шамиров: он уделял большое внимание хитросплетениям языка в спектакле «Не все коту масленица».
– Твое мышление девушки XXIвека не спотыкается о язык позапрошлого столетия?
– Ну, все-таки я не совсем типичная девушка XXI века. Я приучена к классике со школы. Мне посчастливилось получить хорошее гуманитарное образование. И потом, мне кажется, понимание, чувствование классики либо дано, либо нет, это течет по венам. На самом деле, удивительно, но слова Островского, если их произнести в каком-нибудь в суперсовременном театре, могут звучать так по-новому! Магия.
– У Марчелли ты еще в Ярославле играешь.
– Да.
– Чувствуешь разницу между московской и региональной публикой?
– Конечно. Причем на гастролях чаще всего принимают очень тепло: люди в курсе, на что идут, поскольку ждали именно этого режиссера или именно эту постановку. Репертуарный спектакль – совсем другое дело. «Свой» зритель заканчивается за первые несколько показов, после чего в зале начинает собираться самая разная публика. К тому же, довольно консервативная. Если в Ярославле я спрашиваю у зрителя: «Как вас зовут?», для человека это стресс. Он встревожен, что сейчас его затянут в какую-то неведомую игру, и все кончится плохо: лучше сидеть и не мешать. Региональные зрители ранимы. Некоторые театральные ходы могут расценить как обиду, хамство или насмешку над своими ценностями. Попробуй привези в Махачкалу «Машину Мюллер». В Москве люди гораздо более раскрепощенные. На спектаклях женщины без стеснения вступают в диалог с артистами. Честно говоря, я сама не могу похвастаться такой раскрепощенностью. Суть в том, что образы и метафоры в столице и регионах воспринимаются и считываются по-разному. Мне кажется, это связано с тем, что у нас в стране система образования сосредоточена на центральных городах, и, чем дальше от столиц, тем туманнее… Впрочем, мне грех жаловаться: я попала в школу, где была возможность научиться мыслить и говорить, о чем хочется.
– Тебе повезло.
– Согласна. Но, с другой стороны, талант всегда найдет лазейку. Сколько раз подтверждалось: чем суровее действительность, тем больше несогласия и борьбы – и тем ярче себя выражает гений.
– Про талант, который найдет лазейку… Ты играешь в спектакле «Casting/Кастинг». А в твоей жизни была ситуация конкуренции?
– Я вообще не умею конкурировать. Мне сложно это понять. Если у меня есть сомнение, мое ли это, то, скорее всего, не мое. А раз это чужое, то забирайте – я пойду искать дальше и возьму что-нибудь другое. Если же кто-то претендует на то, что я считаю своим, тогда для меня это не конкуренция, а помехи.
– То есть обратная сторона искусства – интриги, зависть – тебя не коснулась?
– Коснулась, конечно. Я понимаю, что у меня нет и не может быть в театральной сфере близких подруг моего возраста и типажа. Сложно быть откровенными, делиться идеями, если ваши творческие интересы пересекаются. И тем более благородство, такт, сила воли – качества сложные и редкие, даже исключительные. А мне хочется видеть рядом людей, которым я могу полностью доверять себя, со всеми победами и ошибками. Так что в этом смысле я человек одинокий. Но… у меня есть возможность встречи с искусством, с большими художниками. Это гораздо дороже, чем закулисная возня.
– «Casting/Кастинг» поставила Алла Михайловна Сигалова. Что тебе дали ее уроки?
– Она потрясающая. Ее я тоже считаю своим мастером. По крайней мере, она очень на меня повлияла. Она вскрыла болевые точки и научила говорить о них открыто, в поту, в бреду, ничего не стесняясь. Научила не бояться выражать желания мощно, не блокируя свою женскую природу. Помню, на втором курсе она говорила нам: «Какие же вы замученные, скучные, сидите в своей скорлупе. Вы же должны влюбляться! У вас гормоны должны играть!».
Алла Михайловна – очень правильная феминистка. Она знает женскую силу, значимость, говорит о ней открыто, но никогда не преуменьшает роль мужчины. Она занята поиском равных по силе духа персонажей, мужчины и женщины. И еще один важный момент. Работая над женскими персонажами, мужчины-режиссеры могут говорить только о своих представлениях, фантазиях о женщине: как бы глубоко они ни знали, ни чувствовали женскую природу, все равно они никогда не смогут до конца понять, что есть женщина на самом деле. Поскольку Алла Михайловна – режиссер-женщина, то дистанции здесь быть не может. Если рассуждать дальше, мне кажется, гомосексуальная природа в искусстве интересна тем, что человек чувствует и соединяет в себе природу двух полов. В творчестве это выливается в совершенно иное, третье, видение и ощущение реальности.
– Ты очень толерантна. У нас это, как известно, не приветствуется.
– Спектакль Константина Аркадьевича Райкина «Ромео и Джульетта» был как раз про толерантность. Он хотел рассказать о том, что вроде бы все мы современные люди с гуманистическими идеями, а отбери у нас нечто дорогое – и сразу возникнет яростная, животная агрессия для защиты своих границ.
– Как бы ты сейчас сыграла свою Джульетту?
– Я теперь меньше понимаю Джульетту-ребенка. Наивность я бы, наверно, уже не смогла выразить органично. Зато больше понимаю ту стадию, когда Джульетта трансформируется в любящую женщину. Я сама сейчас на этом этапе. Хотя восемь лет назад мне казалось, что я много знаю про финальную Джульетту, трагическую. Помню даже, что она нравилась Константину Аркадьевичу, а это дорогого стоит. Он помогал работать, открывать Джульетту через мое зерно, мой нерв. И до сих пор боль я чувствую гораздо сильнее, чем счастье.
– Тебе не кажется, что люди стали позднее взрослеть?
– Да нет, не сказала бы. Некоторые четырнадцатилетние сейчас столько знают про жизнь… Да и выглядят постарше меня. А в психологическом смысле… Тут смотря что считать взрослостью. Я, например, Фейсбуком совсем недавно научилась пользоваться.
– Зато Instagram ведешь.
– С переменным успехом. Мои откровения не выливаются так запросто, как у блогеров. Сколько раз замечала: выкладываю будничную фотку, пытаюсь как-то выразить свои чувства – не заходит. А вот фото, где есть интересный театральный образ или эмоциональное состояние, вызывает у людей интерес.
– Поклонники не достают через соцсети?
– У меня потрясающие поклонники, которые интересуются моим творчеством. Максимум, в чем заключаются «доставания», это: «Эй, красотка, выходи за меня!». Но это же прекрасно! В человеке, может, лучшие чувства пробуждаются.
– Одна из твоих недавних работ – роль в фильме «Селфи». Как тебе работалось с Константином Хабенским?
– Это очень глубокий, внимательный, чувственный, ироничный человек. Мне вообще достаются потрясающие партнеры, у которых есть чему учиться. Но на самом деле идеального партнера не существует. Чем глубже личность, тем она сложнее. Раз глубоко, значит, много подводных течений. И чтобы наладить контакт, нужно нырнуть в эти глубины, найти общность.
– Как тебе даются эротические сцены?
– Отлично. Я принимаю сексуальность в себе, а, следовательно, понимаю и принимаю сексуальную природу своего персонажа. Это Сигалова научила. Хотя я считаю, что секс – это вообще движущая сила природы человека.
– Прямо по Фрейду.
– Да, я фрейдист. Но тут надо сказать, что сам процесс съемки таких сцен – штука не из приятных. Чужие люди, стеснение, приклеенные на интимные места треугольнички бежевого цвета, звуковики под кроватью… Хотя что там записывать?.. В общем, с точки зрения быта все это невкусно. Но смысл же не в этом! Я сомневаюсь, что рожать – так уж чудесно. Орать, разрываться и истекать кровью – что в этом волшебного? Но чудо же происходит! Значит, есть в этом какой-то глобальный смысл.
– Ты смотришь фильмы, в которых снималась?
– Конечно. Всегда. В 80-ти процентах случаев я согласна с тем, что делаю, в 20-ти процентах ругаю себя, делаю работу над ошибками и понимаю, куда стремиться.
– Очень дипломатичный ответ. Давай закончим классическим вопросом советской журналистики. Какие у тебя творческие планы?
– Сейчас работаю над первой в своей жизни антрепризой. Это будет спектакль «Варшавская мелодия». Репетирую с Егором Бероевым. Нас очень соединяет этот материал. Кинопланов у меня пока нет. То, что мне присылают, не мое, а браться за чужое я не хочу. Возможно, буду молчать какое-то время. Может быть, я пока не разобралась в себе? Поэтому жду. Слушаю себя. Конечно, тревожно. Взрослый внутри меня постоянно требует: «Не сиди! Делай больше!». Но на самом деле, если ты сохраняешь себя, ты не опоздаешь на свой поезд. Опоздать на него, кстати, можно и будучи занятым с утра до ночи. Вроде все время бежишь, бежишь, как ослик за морковкой. А на самом деле надо успокоиться и понять: все в порядке, морковку ты уже съела. Пора захотеть какой-нибудь другой овощ.
Юлия ХЛЫНИНА
Родилась: 11 января 1992
Образование: Школа-студия МХАТ (курс Константина Райкина)
Роли в театре: «Ромео и Джульетта» (Константин Райкин), «Сатирикон»; «Идиот» (Юрий Еремин), «Casting/Кастинг» (Юрий Еремин, Алла Сигалова), «Три сестры» (Андрей Кончаловский), «Вишневый сад» (Андрей Кончаловский), «Опасные связи» (Павел Хомский), «Упражнения в прекрасном» (Виктор Шамиров), «Не все коту масленица» (Виктор Шамиров), «Великолепный рогоносец» (Нина Чусова), «Как важно быть серьезным» (Виктор Шамиров), Театр им. Моссовета; «ГРОЗАГРОЗА» (Евгений Марчелли), «Иванов» (Тимофей Кулябин), Театр наций; «Чайка. Эскиз» (Евгений Марчелли), Театр драмы им. Федора Волкова (Ярославль) и др.
Кинокарьера: «Weekend» (Станислав Говорухин), «Дуэлянт» (Алексей Мизгирёв), «Легенда о Коловрате» (Джаник Файзиев), «Селфи» (Николай Хомерики), «Купи меня» (Вадим Перельман) и др.
Любимая книга
Всеволод Гаршин. «Красный цветок»
Любимые фильмы
Картины Ларса фон Триера
Любимые спектакли
Юрий Бутусов. «Чайка»
Сергей Женовач. «Три года»
Евгений Марчелли. «Бой бабочек»; «В белом венчике из роз»
Виктор Рыжаков. «Июль»; «Сорок первый»
канал «Театрала» в Telegram (@teatralmedia), чтобы не пропускать наши главные материалы.