Наше время напичкано датами. Не решусь утверждать, что ими наполнена и жизнь, потому как для подавляющей части людей большинство дат проходят мимо незамеченными. Не все интересны и мне. Но 130-летие Сергея Чавайна – факт примечательный.
Сказать своё слово о Сергее Григорьевиче я задумал в год пристального знакомства с его литературным творчеством, в 2008-м или 2009-м. Надо было, выбрав из его поэтических текстов лучшие, перевести их на русский язык, а публикацию сопроводить очерком жизни и творчества писателя.
И к недавней круглой дате я начал готовиться загодя. Несколько месяцев обдумывал план полуторачасовой лекции о выдающемся просветителе марийского народа, сочинявшем, кстати, и музыку. Меня, честно говоря, не всё устраивает как в трактовке его образа, так и в оценках творчества. Факты указывают на то, что акценты надо бы расставить точней, достоверней. Основываясь прежде всего на свидетельствах из письменного наследия самого Сергея Григорьевича. Вышедшая к его 125-летию книжечка К. Н. Санукова о 75 страницах «С. Г. Чавайн: жизнь и судьба» укрепила мои суждения на сей счёт.
Из лекции о поэте, где без поэзии не обойтись, для «Беседки» я отобрал два стиха, Чавайна и мой. Его текст, из переведённых мной на русский язык, выбирал долго. Хотелось и то, и другое… Прочтите стихотворение, написанное за неделю до ареста и за два дня до отъезда в Москву, где удалось отдать вторую книгу романа «Элнет» в надёжные руки, тем – уберечь от сожжения. Стих явился поэту от большого горя: скончался знаменитый драматург М. Шкетан (Я. П. Майоров), – что, замечу, избавило Якова Павловича от застенков НКВД и расстрела 11 ноября 1937 года вместе с другими выдающимися марийцами.
Частями сердце рвётся вон.
Невольно плачущих из круга
Далече Яков унесён.
Улыбка дерзкая у мая,
Природа ныне – щеголь, франт,
И жизнь прекрасна боевая...
И жить так хочется! Не рад,
Зачем глаза закрыл ты, брат?
Лицо уходит в сумрак, замять,
И голос эхом дальним жив...
Но нам остались наша память,
Тебя хранящий книжек шрифт.
Читатель, впитывая прок,
Шкетана видит между строк.
...Прощай! Упёршись горя в стену,
Тебе даём, как клятву, слово,
Что будем снова мы и снова
Растить нам добрую замену.
17.05.1937
Моё обращение к убийцам Чавайна и его товарищей написано минувшим декабрём. Я стремился избежать плакатности (гнев же ограничивает языковую свободу). Но как только выбрал конкретное лицо палача, узнал его биографию, прочёл об участии в допросах обвинявшихся по одному делу Сергея Чавайна, Шабдара Осыпа, Олыка Ипая и других, стих в два дня обрёл зримые образы…
палача И. А. Карачарова: …в ряде
колхозов остались одни женщины.
Ночь. Дочитав, отодвину я книгу:
прочь – и подальше – последние главы!
Всё ещё внемлю дошедшему крику…
Пятна теней на обоях – кровавы.
Побоку этику! Встану с дивана.
Слова пудами из грубых ударов
я поквитаться хочу за Чавайна:
«Мерзость, ты, сука, Иван Карачаров!»
Любо, небось, измываться, скотина,
бить, доводя до предсмертного бреда,
у черемисов светлейшего сына…
Сладко ничтожествам гробить поэта.
Как тебе Север аукнулся Крайний?
Но и тогда, загибаясь, икая,
согнутым в рог – и всё тот же – бараний,
нет, не жалел ты Шабдара… Ипая…
Из скороспелого если б зарока,
я бы своей правоты не увидел:
нар воркутинских, неполного срока
мало для мести, бездушный губитель.
Нет мне сегодня возможности выйти
как-то иначе из жуткого крена,
чем напряжением вздувшейся выи
род твой проклясть до седьмого колена.
Сказать своё слово о Сергее Григорьевиче я задумал в год пристального знакомства с его литературным творчеством, в 2008-м или 2009-м. Надо было, выбрав из его поэтических текстов лучшие, перевести их на русский язык, а публикацию сопроводить очерком жизни и творчества писателя.
И к недавней круглой дате я начал готовиться загодя. Несколько месяцев обдумывал план полуторачасовой лекции о выдающемся просветителе марийского народа, сочинявшем, кстати, и музыку. Меня, честно говоря, не всё устраивает как в трактовке его образа, так и в оценках творчества. Факты указывают на то, что акценты надо бы расставить точней, достоверней. Основываясь прежде всего на свидетельствах из письменного наследия самого Сергея Григорьевича. Вышедшая к его 125-летию книжечка К. Н. Санукова о 75 страницах «С. Г. Чавайн: жизнь и судьба» укрепила мои суждения на сей счёт.
Из лекции о поэте, где без поэзии не обойтись, для «Беседки» я отобрал два стиха, Чавайна и мой. Его текст, из переведённых мной на русский язык, выбирал долго. Хотелось и то, и другое… Прочтите стихотворение, написанное за неделю до ареста и за два дня до отъезда в Москву, где удалось отдать вторую книгу романа «Элнет» в надёжные руки, тем – уберечь от сожжения. Стих явился поэту от большого горя: скончался знаменитый драматург М. Шкетан (Я. П. Майоров), – что, замечу, избавило Якова Павловича от застенков НКВД и расстрела 11 ноября 1937 года вместе с другими выдающимися марийцами.
Памяти Шкетана
Душа болит. Не стало друга.Частями сердце рвётся вон.
Невольно плачущих из круга
Далече Яков унесён.
Улыбка дерзкая у мая,
Природа ныне – щеголь, франт,
И жизнь прекрасна боевая...
И жить так хочется! Не рад,
Зачем глаза закрыл ты, брат?
Лицо уходит в сумрак, замять,
И голос эхом дальним жив...
Но нам остались наша память,
Тебя хранящий книжек шрифт.
Читатель, впитывая прок,
Шкетана видит между строк.
...Прощай! Упёршись горя в стену,
Тебе даём, как клятву, слово,
Что будем снова мы и снова
Растить нам добрую замену.
17.05.1937
Моё обращение к убийцам Чавайна и его товарищей написано минувшим декабрём. Я стремился избежать плакатности (гнев же ограничивает языковую свободу). Но как только выбрал конкретное лицо палача, узнал его биографию, прочёл об участии в допросах обвинявшихся по одному делу Сергея Чавайна, Шабдара Осыпа, Олыка Ипая и других, стих в два дня обрёл зримые образы…
* * *
Из справки проверявших работупалача И. А. Карачарова: …в ряде
колхозов остались одни женщины.
Ночь. Дочитав, отодвину я книгу:
прочь – и подальше – последние главы!
Всё ещё внемлю дошедшему крику…
Пятна теней на обоях – кровавы.
Побоку этику! Встану с дивана.
Слова пудами из грубых ударов
я поквитаться хочу за Чавайна:
«Мерзость, ты, сука, Иван Карачаров!»
Любо, небось, измываться, скотина,
бить, доводя до предсмертного бреда,
у черемисов светлейшего сына…
Сладко ничтожествам гробить поэта.
Как тебе Север аукнулся Крайний?
Но и тогда, загибаясь, икая,
согнутым в рог – и всё тот же – бараний,
нет, не жалел ты Шабдара… Ипая…
Из скороспелого если б зарока,
я бы своей правоты не увидел:
нар воркутинских, неполного срока
мало для мести, бездушный губитель.
Нет мне сегодня возможности выйти
как-то иначе из жуткого крена,
чем напряжением вздувшейся выи
род твой проклясть до седьмого колена.