Если бы власть была лекарством, к нему прилагался бы обширный список побочных эффектов. Она может быть пьянящей. Она может совращать. Она даже может заставить Генри Киссинджера считать себя привлекательным для женщин. Однако способна ли она повредить мозг?
Когда конгрессмены обрушились на Джона Стумфа (John Stumpf) на прошедшем месяцем ранее слушании, каждый из них сумел по-своему разгромить теперь уже бывшего главу Wells Fargo за то, что тот не уследил за пятью тысячами подчиненных, создавшими фальшивые счета от лица клиентов. Однако удивительнее всего было поведение самого Стумфа. Человек, сумевший возглавить один из крупнейших банков в мире, был совершенно неспособен уловить настроение людей вокруг. Хоть он и принес извинения, он не выглядел раскаявшимся или подавленным. Самоуверенным, непреклонным или даже лживым он тоже не выглядел. Выглядел он потерянным — будто сонный путешественник, едва прилетевший с планеты Стумф, где уважение к нему закреплено законом, а 5000 — смешное число. Даже откровенное хамство — «Вы, должно быть, шутите» (Шон Даффи — Sean Duffy — конгрессмен из Висконсина); «Я не могу поверить своим ушам» (Грегори Микс — Gregory Meeks — конгрессмен из Нью-Йорка) — не пробудило его из спячки.
Что творилось у Стумфа в голове? Новое исследование ставит вопрос ребром — чего в этой голове не происходило?
Когда историк Генри Адамс (Henry Adams) описывал власть как «своего рода опухоль, приводящую к отмиранию способности пациента к сочувствию», он выражался образно. Однако вывод этот недалек от того, к которому пришел после многолетних лабораторных и полевых испытаний Дахер Кельтнер (Dacher Keltner), профессор психологии в университете Беркли. Наделенные властью люди, установил он в ходе двадцатилетнего исследования, вели себя так, будто пострадали от мозговой травмы — они становились более порывистыми, хуже оценивали риски, и, что важнее всего, теряли способность к пониманию происходящего с чужой точки зрения.
Не так давно нечто похожее описал Сухвиндер Оби (Sukhvinder Obhi), нейробиолог из университета Макмастера. В отличие от Кельтнера, изучающего человеческое поведение, Оби изучает человеческие мозги. И когда он провел транскраниальную магнитную стимуляцию голов власть имущих и обычных людей, он обнаружил, что власть действительно нарушает особый процесс в мозге, «отзеркаливание», вероятно отвечающий за способность к эмпатии. Это дает нейробиологическое объяснение описанному Кельтнером «парадоксу власти»: когда мы обретаем власть, мы лишаемся талантов, нужных нам для ее достижения.
Эта потеря была продемонстрирована различными и остроумными способами. В ходе исследования, проведенного в 2006 году, его участников попросили нарисовать на лбу букву Е так, чтобы ее было видно окружающим — задача, требующая взглянуть на себя с чужой точки зрения. Те, кто считал себя облеченным властью, с троекратной вероятностью рисовали Е правильно повернутой по отношению к себе, и зеркально отраженной по отношению ко всем остальным (что напоминает о Джордже Буше, державшем наизнанку американский флаг в ходе Олимпийских игр в 2008 году). Другие эксперименты показали, что обладающие властью люди хуже опознавали эмоции на показанных им фотографиях и хуже предугадывали реакцию коллег на те или иные замечания.
То, что люди склонны имитировать выражение и манеры своего начальства, лишь усугубляет эту проблему: подчиненные не дают вышестоящим нужных знаков. Однако большее значение, по мнению Кельтнера, имеет то, что власть имущие перестают подражать всем остальным. Смех в то время, когда смеются все остальные, или напряжение, когда остальные напряжены — все это не просто вызывает симпатию у окружающих, но и провоцирует те же чувства, которые и испытывают и они, позволяя лучше их понять. Облеченные властью люди «перестают симулировать чужие переживания», говорит Кельтнер, что приводит к «дефициту эмпатии».
Отзеркаливание — мягкая форма мимикрии, происходящая без нашего ведома. Когда мы наблюдаем за чьими-то действиями, участок нашего мозга, отвечающий за подобные действия, пробуждается в ответ. Это можно назвать опосредованным опытом. Именно эту реакцию пытались спровоцировать Оби и его сотрудники, показывая подопытным видео, на котором человеческая рука сжимала резиновый мячик.
У лишенных власти людей отзеркаливание происходило как следует: участки мозга, ответственные за сжимание руки на мячике, срабатывали с нужной силой. К наделенным властью, однако, это относилось в куда меньшей степени.
Лишились ли они этой реакции совсем? Скорее, она была приглушена. Ни у кого из участников эксперимента не было постоянной власти. Все они были студентами колледжа, которых заставили почувствовать себя властными, напомнив о ситуациях, в которых они кем-то руководили. Предположительно, притупление прошло вместе с ощущением власти — мозги подопытных не были физические повреждены после проведенного в лаборатории вечера. Однако будь эффект долгосрочным — к примеру, если бы им из квартала в квартал нашептывали об их величии аналитики с Уолл Стрит, совет директоров предлагал им дополнительную зарплату, а Forbes расхваливала за «разумные действия в период стабильности» — это могло бы привести к тому, что в медицине называется «функциональными» изменениями в мозгу.
Я предположил, что обладающие властью люди просто не пытаются посмотреть на мир чужими глазами, и все еще могли бы это сделать, если бы захотели. На тот момент Оби проводил исследование, призванное ответить именно на этот вопрос. На этот раз подопытным сообщили о природе отзеркаливания и попросили их сознательно вызвать в себе нужную реакцию. «Полученные нами результаты, — написал он и его соавтор, Кейтрин Нейш (Katherine Naish), — не изменились». Сознательные усилия ни к чему не привели.
Это открытие весьма печально. Казалось бы, знание дает власть. Но в чем смысл знать, что власть лишает нас знания?
Поводом для оптимизма является то, что эти изменения отнюдь не всегда вредны. Как показывают исследования, власть заставляет наш мозг отфильтровывать перефирийную информацию. В большинстве случаев это повышает эффективность его работы. В отношениях с другими людьми это приводит к прискорбному снижению нашей восприимчивости. Но даже это не обязательно плохо как для наделенных властью, так и для возглавляемых ими сообществ. Как убедительно аргументировала Сьюзен Фиске (Susan Fiske), профессор психологии Принстонского университета, власть снижает нужду в глубоком понимании окружающих нас людей, давая нам в руки ресурсы, которые мы были вынуждены выпрашивать у них ранее. Однако в современных организациях поддержание власти над этими ресурсами зависит от поддержки со стороны остальных сотрудников. И количество новостей об ошибках, вызванных гордыней руководства всевозможных предприятий, свидетельствует о том, что многие из его числа пересекли черту и ударились в безрассудство.
Лишившись способности к пониманию личных качеств других людей, они вынуждены полагаться на стереотипы. И чем меньше они различают вокруг, тем больше они полагаются на собственное «видение» в принятии решений. Все, что видел Джон Стумф — Wells Fargo, в котором у каждого клиента было по восемь счетов (как он часто отмечал сотрудникам, «восьмерка» — eight — рифмуется с «успехом» — great). «Перекрестные продажи, — заявил он Конгрессу, — ключ к углублению отношений с клиентом».
Можно ли с этим что-то поделать?
И да, и нет. Трудно предотвратить влияние власти на мозг. Куда проще перестать чувствовать себя властным, по крайней мере, время от времени.
В том, что касается ее влияния на наше мышление, власть — не должность и не звание, но состояние ума, напомнил мне Кельтнер. Вспомните ситуацию, в которой вы были лишены власти, и ваш мозг восстановит связь с реальностью.
Некоторым помогают воспоминания о давнем опыте собственного бессилия — достаточно же болезненный опыт может предоставить постоянную защиту. Удивительное исследование, опубликованное в прошлом феврале The Journal of Finance, установило, что гендиректора, пережившие в детстве катастрофы со множеством жертв, были менее склонны к риску, чем гендиректора, не сталкивавшиеся с подобными событиями (и напротив, как отмечает соавтор исследования и профессор Кембриджского университета Рагхавендра Рау [Raghavendra Rau], гендиректора, пережившие катастрофы с малым числом жертв, были склонны к риску больше прочих).
Тем не менее, ураганы, вулканы и цунами — не единственные силы, могущие сдержать гордыню. Гендиректор и председатель PepsiCo Индра Нуйи (Indra Nooyi) иногда рассказывает о дне, когда она узнала о своем назначении в совет директоров компании в 2001 году. По пути домой она купалась в чувстве собственного успеха и важности, пока ее мать не отправила ее за молоком, отложив «благую весть» на потом. Когда раздраженная Нуйи вернулась из магазина, ее мать посоветовала ей «оставить корону в гараже».
Суть этой истории — уже в том, что Нуйи ее рассказывает. Она служит полезным напоминанием о повседневных обязанностях и помогает спуститься с небес на землю. В данном случае мать Нуйи выступает в качестве «заземлителя» — термин, использованный Луисом Хоу (Louis Howe), чтобы описать свои отношения с Франклином Рузвельтом, правившим в течение четырех сроков президентом, к которому Хоу всегда обращался по имени.
Для Уинстона Черчилля таким человеком была его жена, Клементина, которой хватило уверенности написать однажды: «Мой дорогой Уинстон, должна признаться, что заметила ухудшение в твоем поведении, ты уже не такой добрый, каким был раньше». Написанное в день, когда Гитлер вошел в Париж, разорванное, но все равно отправленное, письмо было не жалобой, но предупреждением: кто-то шепнул ей, написала она, что Черчилль встречал мысли своих подчиненных «с таким презрением», что те «зареклись их высказывать, будь они хорошими или плохими» — что грозило невозможностью достигнуть «лучших результатов».
Лорд Дэвид Оуэн (David Owen), британский нейробиолог, ставший членом парламента и работавший в должности министра иностранных дел, пока он не получил баронский титул, вспоминает как о Хоу, так и о Клементине Черчилль в написанной в 2008 году книге «В болезни и у власти», посвященной всевозможным болезням, повлиявшим на работу британских премьеров и американских президентов с 1900 года. Хотя многие из них страдали от инсультов (Вудро Вильсон), злоупотребления наркотическими веществами (Энтони Иден), и, возможно, биполярных расстройств (Линдон Джонсон, Теодор Рузвельт), по меньшей мере четверо из них приобрели расстройства, не признанные медициной, однако заслуживающие, по мнению Оуэна, такого признания.
«Синдром гордыни», как он и его соавтор, Джонатан Дэвидсон (Jonathan Davidson), назвали это явление в статье 2009 года, опубликованной в журнале Brain, «есть расстройство, вызванное обладанием властью, в особенности той властью, что связана с невероятными успехами, сохраняется на протяжении длительного времени и накладывает на своего обладателя минимальные ограничения». К 14 его клиническим признакам относятся: выраженное презрение к окружающим, утрата связи с реальностью, безрассудство, потеря дееспособности. В мае Королевское медицинское общество провело совместную конференцию с Дедал Траст (Daedalus Trust) — основанной Оуэном организацией, изучающей и борющейся с гордыней.
Я спросил у Оуэна, признающего за собой здоровую склонность к гордыне, есть ли у него нечто, удерживающее его в реальном мире, что-то такое, чем могли бы воспользоваться другие власть имущие. Он поделился несколькими стратегиями: вспоминать о постыдных моментах из прошлого; смотреть документальные передачи о простых людях; ввести в привычку чтение писем от своих избирателей.
Однако я предположил, что лучше всего сдерживает гордыню Оуэна его же исследовательская работа. Деловые организации, пожаловался он мне, не проявили значимого интереса к исследованию гордыни. Деловые школы тоже недалеко от них ушли. Тень раздражения в его голосе выдала некоторую степень бессилия. Каково бы ни было его положительное влияние на самого Оуэна, оно свидетельствует, что в ближайшее время распространенная среди начальства хворь вряд ли будет излечена.