Призёр двух Олимпийских игр, экс-рекордсмен мира и Европы 1980-1990-х годов в плавании брасом, основатель и автор сайта http://swimillustrated.ru Дмитрий Волков продолжает авторскую рубрику на «Чемпионате». Очередной рассказ – финале Олимпиады-1992. Заключительном и проигранном.
Жизнь на кон против вечернего золота
Земля, вода и воздух олимпийской Барселоны были разогреты до предела. 43 градуса в тени превращали не только тело, но даже мысли в расплавленное желе. Я сижу на бортике бассейна, где через полтора часа пройдёт мой последний в жизни олимпийский финал. Жарко. Хочется пить и спать. Странно, но нет даже обычного нервного напряжения, только тошнотворная слабость. С утра, в предвариловке, я был первым. Мой дружок, олимпийский чемпион Сеула англичанин Адриан Мурхауз пролетел в квалификации мимо денег, оставив мне для разборок за золото венгра, нового чемпиона Европы с говорящей фамилией Рожа, и каких-то малопонятных новичков из США и Австралии. Лидер сезона и земляк Мурхауза Ник Гилинхэм замкнул счастливую восьмёрку и уже не подавал надежд: он только что прошёл мимо, нервно западая на одну ногу: кажется, потянул нежную мышцу. Есть такая в теле, брассисты знают об этом. Резкий толчок неразогретыми ногами и… острая боль в паху. Бедолага, вижу, как он прикладывает к промежности лёд. О других пробившихся на вечерний спектакль я даже не думаю, я думаю о том, как мне хреново.
Я один. Тренера моего в Испанию не взяли, видно, уже не надеялись ни на него, ни на меня, не верили, что мы ещё способны побеждать. Да и правда, предыдущий, 1991 год я был не в ударе, чемпионат Европы стал настоящей пыткой. В Греции финишировал где-то в конце финального заплыва и долго потом размышлял о превратностях спортивной жизни.
Вот и сейчас, взобравшись на вершину сакрального Монтжуика, сидя у кромки налитой для олимпийцев воды, от которой зависит моё зыбкое спортивное счастье, вспомнилось. Первый раз я готовился к Олимпиаде в 1984 году – не поехали. Всей страной положили своим увесистым бойкотом на их звёздно-полосатый Лос-Анджелес. Второй – это уже Корея, там я плыл с разрезанной на две половины, зашитой всего месяц назад рукой, простроченной суровыми нитками, нелепо торчавшими из раны. Четыре разгибателя и вместе с ними все мягкие ткани, нервы и сосуды были разорваны роковой гильотиной из дверного стекла в Олимпийском бассейне столицы Союза нерушимых, в выходной день, на чемпионате Москвы за неделю до отбора. Ещё перед заплывом она, немая, опухшая как подушка, сочилась гноем, и я тер её до самозабвения, чтобы почувствовать пальцы и растянуть сковывающую контрактуру.
И вот теперь Барселона. Спинным мозгом чувствую: и сейчас что-то идёт не так. С утра плылось с лёгкостью неимоверной. Ушёл со старта и будто на протяжке, тянущей мотором за собой, почти без усилий остановил официальный хронометр всего за одну десятую доли секунды до рекордной мировой отметки. Совершенно не запыхался, даже не прибавлял на финише. Плывя в сильнейшем заплыве, далеко оторвался от венгерской Рожи и других конкурентов, не спеша продавив бортик на касании.
«Ничего себе», — подумал я, взглянув на электронное табло, и легко вытолкнул себя вверх на бортик. Там откуда ни возьмись, как-то бочком, крадучись, шевеля своими ногами-ходулями, ко мне несмело приблизился мегасуперстар баттерфляя и вольного стиля 1980-х, многократный олимпианический герой и мой старинный товарищ, длиннобудылая такая каланча – немец Михаэль Гросс. Его сравнивали с Альбатросом – наверное, за его крупный нос, напоминающий клюв, и размашистость движений рук при проносе. Накануне, как это у нас говорится, он «повесил плавки на гвоздь», заделавшись телкомментатором, и теперь подгрёб сухопутно и по делу, начав лепетать что-то по-аглицки. Я вникаю, но без энтузиазма: «Дмитрий, пожалуйста, расскажите, как это было и что теперь будет?» В общем — банальность, что-то типа того.
Вглядываюсь в черты великого и безмерно уважаемого мной великана и, несмотря на его трогательное смущение и на то, что мне становится его дико жаль, отказываюсь от интервью. Сваливаю на усталость, неактуальность предварительного утра, занятость и ещё какую-то ерунду. На самом деле просто боюсь судьбы. Ведь я поставил на кон свою жизнь, заказав к вечеру у злодейки-фортуны золото. Ведь я знаю, как это бывает: когда-то тренер часто мне рассказывал о приметах, знаках, нелепостях, когда всё может обернуться против…
Фото: Их архива Дмитрия Волкова Дмитрий Волков на Олимпиаде в Барселоне
«Закрой свою чёрную пасть, проститутка»
Он, тренер, был тогда довольно доброжелателен, если вообще можно было говорить о доброжелательности в условиях концентрационного уклада нашей совково-спортивной жизни: система отношений и мотиваций в среде наставников и спортсменов при Вайце (главный тренер сборной СССР Сергей Михайлович Вайцеховский. – Прим. «Чемпионата») лишала большинство бригадиров как самостоятельности, так и собственного мнения.
Спортсмены не отставали от правящего тоталитаризма и сами вершили самосуд за нарушения субординации или чего-нибудь ещё, набивая в стиле дедовщины задницы новичков резиновыми сланцами «два на два». Педагоги подавали им пример и вызывали подъём работоспособности похожим способом — затыкали рты своим ученикам угрозами, а бывало, и простым рукоприкладством. Это иногда приводило и к дракам, но они не всегда заканчивались предсказуемо.
Мой кореш Спича (кролист Сергей Смирягин, призёр двух чемпионатов мира. – Прим. «Чемпионата») однажды на сборах в Цахе (Цахкадзоре), когда уже подрос в заслуженную 195-сантиметровую дылду и окреп, засветил в ответ своему тренеру Купе (Владимир Купляков) в тыкву так, что Купа впоследствии навсегда забыл о своём старом и проверенном временем педагогическом приёме. Да что там! Я и сам с братом Макулей в далеком 1977-м на спортивном сборе в городе Николаеве Херсонской губернии колотил за хамство руководителя нашей делегации – правда, недолго и, к счастью, без увечий. Но это уже другая история.
Итак, мотивация. Ходовыми вариантами были отключения от премий, зарплат, экипировки, выездов за бугор и многое другое. Это про брата-псортсмена. Прекословия же с начальством среди педагогов иногда решались за коньяком уже на предварительной фазе конфликта. Но к этому таинству допускались лишь единицы. Остальные — оборзевшие — уезжали на набор. Решения на уровне сборной диктовались объективкой «своих» и, естественно, мнением Вайца. Всё. Баста. Как он скажет, так и будет.
Мне нравился Вайц. Я его уважал и даже восхищался — его харизмой, умением захватить внимание и вести диалог, знанием иностранных языков и много чем ещё. Вдобавок с ним дружили мои родители. Точнее — с его женой, Марьей Ивановной. Но, как говорится, муж от жены недалеко падает. В общем, я любил Вайца, а он, как мне казалось, любил меня. Он и не ругал меня никогда, даже когда я плохо плыл. Ведь такое случалось и со мной. Но я был учеником Зенова (Борис Дмитриевич Зенов, заслуженный тренер СССР. – Прим. «Чемпионата»), поэтому в наш огород главный не лез.
Об этом и речь. Мы были особенные. Мы, а ещё бригада Кошкина. Они тоже были исключением из правил. Проверенные, надёжные, прославленные. У Сергея Михайловича были люди, которых не нужно было контролировать, что-то навязывать, о чём-то просить или что-то приказывать. Друзья. Тренеры чемпионов мира и Олимпийских игр. Самые-самые. И это, наверное, правильно. Но, видимо, лишь отчасти. В смысле, когда какой-нибудь проверенный и прославленный говорит при тебе своей ученице: «Закрой свою чёрную пасть, проститутка» — а тебе пятнадцать, твой мир рушится. Ты кричишь ему в лицо: «Да какое право вы имеете так разговаривать с девушкой?!!!» А он вдруг багровеет, переводит на тебя наливающиеся ненавистью глаза и, шипя ядовитой слюной, выцеживает: «Что? Кто это сказал? Ты? Да кто ты такой?!!! Да ты говно!!!» И это на моей самой первой тренировке в сборной СССР, куда я попал после великого Коли Панкина, который изменил мою отроческую жизнь.
Именно Панкин вдохнул в меня брасс. Он показывал движения так ясно, что мне оставалось лишь копировать его лягушачьи повадки и чувствовать, как я становлюсь сильнее день ото дня. С ним мы жили душа в душу. Он, мой Коля, заворожил меня с самого начала. Я был пленён его добротой, кудрями и светом весёлых глаз. Ну и регалиями, конечно: чемпион Европы, рекордсмен мира… Его красная ареновская майка с надписью на спине — Nikolay Pankin — служила мне векселем непременного спортивного счастья. И я был действительно счастлив с ним. А он мне однажды, осенью 1981-го, и говорит: «Тебе там будет лучше. Так надо. Ты там будешь расти» — и многое другое, правильное, вечное.
«Там» – это на Круглом. В сборной команде. У тренера олимпийских чемпионов Кошевой, Качюшите и Жулпы. Я и не возмущался почти. Поворчал, поскулил немного и алчно стерпел. Потому что Зенов. Зенов!
Фото: Их архива Дмитрия Волкова Борис Зенов (с секундомером) и Сергей Вайцеховский
«Ты говно, а я из тебя человека делаю»
С Борисом Дмитриевичем я познакомился на тренировке его группы годом ранее, в окольцованный Олимпиадой 1980 год, в “Доме плавания” на улице Ибрагимова. Мои будущие товарищи показались мне тогда инопланетянами. Словно излучая волшебное сияние успеха, в экипировке сборной СССР они фланировали по бортику и затем, как-то не по-земному скинув с себя магические покровы инпошива, улетали в воду. О, эти бордовые халаты и сиреневые костюмы с ромбиками, плавки в звёздах и шлепанцы в три полосы! А полотенце! Красное, огромное, махровое, с белыми буквами СССР — и ниже: СБОРНАЯ КОМАНДА. Да за это душу закладывали!
Зеновцы вальяжно ныряли туда-сюда по нашей простой, рабоче-крестьянской дэвээсовской воде, а Зенов властно им что-то повелевал. Зенов – это икона той эпохи для любого пловца. Его авторитет среди коллег был непререкаем. Зенов вывел на олимпийский пьдестал Монреаля-1976 сразу трёх своих учениц, а через четыре года ещё двое его воспитанников выплыли в чемпионы уже в Москве. Один из них — Робертас Жулпа, в народе — Жуля. Красавец-мужчина, тунеядец и балагур, он стал моим другом. Правда, когда это было действительно позарез нужно, он умел и пахать как проклятый. Но я учился у него не только этому — главным его приёмом, видимо, и позволившим всё преодолеть, перебороть и превозмочь, был пофигизм. Роберт не парился ни о чем, всё в его жизни свершалось само собой, по воле любящих его ангелов – людей, ценивших в нем безмерный спортивный талант и гревшихся в его животворном свете. Они, люди эти – родители, тренеры, учителя, друзья, – все были в него влюблены, ну и я, естественно, тоже. Робертине оставалось лишь чуть-чуть напрячься в ответственный момент — и в дамки. Это сохраняло его психику девственно свежей и нетронутой мрачными маразмами диктаторов большой воды, наших втупорушних начальников.
Подруга Жулина и его соседка по вильнюссскому кондоминимуму Лина Качушите – сгусток солнца и тепла, литовская принцесса брасса, чемпионка и рекордсменка мира, как и Роберт, обладательница золота Олимпиады – не выдержала Зенова после 80-го и в завершение Игр в Москве свалила на соседнюю дорожку к Амировой (Марина Амирова, заслуженный тренер СССР. – Прим. «Чемпионата»). Я поначалу недоумевал, а потом потихоньку до меня стало доходить…
«Таких, как ты, в базарный день на привозе по пять копеек пучок. Ты говно, а я из тебя человека делаю», — Борис Дмитриевич, возможно, был во многом прав. Он действительно, как я сейчас прекрасно понимаю, желал мне добра. И эта фраза могла означать примерно следующее: «Ты молод и талантлив, но тебе есть ещё чему учиться». Просто формулировки он применял свои, испытанные на других поколениях страдальцев, тем более что в ряду всех остальных мальчишек и девчонок, провернутых через жернова советского спорта, нечем особенным я не отличался. Подумаешь, победитель всесоюзных соревнований! У него таких победителей за время только нашего пятилетнего сотрудничества было десятка три. Сгорая от смешанных чувств, я обыкновенно выслушивал оценку собственной персоны, не соглашался, но себя не выдавал.
Я учился у Жули, тот мог вообще в горячий момент конфликта занырнуть на дно и смотреть оттуда, как Зенов бегает по бортику и матерится. Вынырнет на пару секунд, возьмёт еще вдох, буль, и снова на дно. Минуты через две Борис Дмитриевич обыкновенно сдувался, не в состоянии более эмоционировать, а Жуля мой, как ни в чем не бывало, с детской улыбкой на лице, уже с поверхности воды, смотрит с непритворным обожанием на него. Жаль, что я так нагло вести себя не смел, считал такое поведение неприличным, поэтому, как правило, выслушивал замечания в свой адрес от начала и до конца, повреждаясь в рассудке от неизбежного когнитивного диссонанса.
«У тренеров лишь одно занятие: переживать»
К моменту олимпийского финала 1992 года эта картинка, всплывшая в памяти из глубин прошлого, уже обросла бородой, время течет быстро, и промелькнула в сознании в череде других событий, в первую очередь в связи с одиночеством покинутого тренером спортсмена. Мой нынешний, к описываемому моменту, наставник Владимир Радомский, ставший таковым в конце 1985 года, со мной, как я уже сообщал ранее, в столицу Каталонии не приехал. А он бы мне очень здесь пригодился. Он значит для меня неимоверно много. Тренер. Настоящий друг. Как он там? Что, интересно, сейчас делает? Наверное, телек включил и ждет… Но вдруг… О-ля-ля! Я вижу, как ко мне через пекло предстартовой суеты приближается мой бывший. Зенов. Тот самый! Я не видел его уже лет семь. Дело в том, что Бориса Дмитриевича пригласили помогать своим пловцам наши австрийские коллеги, и вот – нежданная встреча. «Здорово, Дымон!», — излучая обояние, Зенов шутит и подсаживается рядом. Как же я мечтал об этом раньше! Чтобы мы вот так сидели и разговаривали! Чтобы он, великий Зенов, поговорил бы со мной, по-доброму поддержал…
Фото: Их архива Дмитрия Волкова Дмитрий Волков и Владимир Радомский
Но мы и в этот раз проговорили недолго, пора было лезть в воду для разминки, скоро старт. Легче мне не стало, в мареве скользящего по небосклону раскаленного солнца я еще слышу последнее напутствие своего былого командира: «Дымон, ты уже старый, поэтому сейчас или никогда!», — и неожиданно вспоминаю эпизод десятилетней давности, в Эквадоре, на гуаякильском чемпионате мира, первом в моей карьере, мне тогда только стукнуло 16. Зенов говорил примерно то же самое: «Волков, обычно побеждают те, кто не еще знает вкуса поражений. Не пижонь, просто возьми и выиграй. Знай, сейчас не получится, может никогда больше не получится. Может быть, это твой единственный шанс. Лови фарт…».Теперь я знаю, им, тренерам, труднее всего. Спортсмены и не подозревают, насколько тяжело даются наставникам их неудачи. И если у спортсмена есть хотя бы физический выхлоп – пусть через силу, боль, страдания — работу, очищающую мозг и выгоняющую стресс из крови — у тренеров лишь одно занятие: переживать.
Тренер Владимира Буре и по совместительству его папа, Валерий Владимирович, умер на бортике прямо во время соревнований, когда ему сообщили о возможной дисквалификации его сына. Знаете, за что? За усы. Сынуля их отрастил, подражая знаменитому американцу Марку Спитцу. В руководстве сборной это сочли низкопоклонничеством перед североамериканским капитализмом и решили парня примерно наказать. Сердце Буре-старшего не выдержало и остановилось. Через двадцать лет тренер Панкратова и Садового Виктор Авдиенко получит инфаркт, переживая за своего воспитанника, побеждающего в олимпийской Атланте. Вот и Зенов просто сходил с ума, когда мы плыли. Как же он переживал за свою первую и самую любимую ученицу Марину Юрченю! Когда-то он приехал с ней из Одессы в Москву, и они вместе долгие годы самоотверженно шли к общей победе. Тогда, перед стартом в Монреале в 1976-м, понимая, что успех всей сборной зависит от его воспитанниц, он гарантировал успех руководству, а оно, руководство, сильно в нем нуждалось.
Но наступает день финала и… «Смотрю и думаю, не может быть, это не со мной! Еще вчера я говорил Вайцу: «Не бзди, Серега, золото будет!». Неужели сглазил? Представляешь, она могла плыть восемь полтинников снизу по 36 секунд с десятисекундным отдыхом, а в день двухсотметровки контрольный отрезок со старта на начало дистанции плывет за 41! Что мне делать? Ее трясет как осиновый лист, она сжалась в комок, глаза блуждают, ее всю лихорадит, я достаю ее из воды и как дам по морде…», — тренер рассказал мне о том дне спустя четыре десятилетия.
В итоге Юрченя сумела-таки завоевать серебро Олимпиады, пропустив вперед лишь свою тезку Марину Кошевую – также ученицу Бориса Дмитриевича. Учитывая, что третьей на пьедестале почета была еще одна зеновская пловчиха – Люба Русанова – этот заплыв всё поправил. И для Зенова и для начальников, и для сборной в целом. До этого команда выступала кое-как, и рассказывают, что, спасая свою гибнущую нервную систему, Вайцеховский вместе с Тимуром Абсалямовым, руководителем КНГ, опустошил накануне все запасы припасенного к подходящему случаю коньяка…
Бедный Радик
В общем, я ушел на старт, а Борис Дмитриевич остался где-то в толпе зрителей на трибунах олимпийского дворца водного спорта. Переживать. Болеть за австрийев и за меня. Он ведь меня всегда любил, по-своему, конечно. Только я раньше не понимал этого, думал, что он издевается…
А Радомский, мой дорогой Владимир Станиславович, отстранённый от олимпийских игрищ злой волей предвадителей федерации и оставшийся болеть за меня дома в Москве, купил себе пива, сервировал стол перед телевизором и вышел за закуской в районе Речного вокзала. Время вроде бы позволяло. Прямая телетрансляция должна была начаться через полчаса, ровно минута в минуту со стартами финалов. Он, значит, вышел, а ключи дома забыл. Вспомнил о них, только, когда услышал щелчок сработавшего замка. Изо всех сил начал дергать дверь, но, увы, она не поддавалась. Потом выбежал на общий балкон, пытался перелезть по карнизу, но окно и балкон в квартиру оказались закрытыми.
Так и бегал ещё часа два вокруг дома, завывая от бессилия и невозможности что-то исправить, помочь хотя бы мысленно, двигая меня вперёд в телевизоре своим усилием воли. Бедный Радик!
P.S. А про Гросса – Альбатроса из Оффенбаха – недавно вспомнил очень отчётливо: прекрасный пловец и действительно замечательный парень Володя Морозов, наша олимпийская надежда в плавании Рио-2016, отказался недавно давать интервью для программы, что мы снимаем для отечественного ТВ, чем расстроил — этот синдром мне хорошо знаком. Я бежал за ним по бортику и всё уговаривал: «Вовка, человечище, да пойми же ты! Ведь это мы не для себя, для всех россиян, что за тебя болеют! Везде, и у тебя в США тоже, сейчас рассказывают о своих претендентах на золото Олимпиады! И потом, настоящий спортсмен должен смело встречать любое препятствие на пути к победе как вызов судьбы и не пасовать ни перед чем, тем более перед каким-то жалким интервью. Ведь и потяжелее случаи бывают! Как бы ты это не назвал, это страх, пусть и сублимированный в суеверие. Пройди сквозь это и станешь только сильнее, отступишь, организм запомнит это состояние и спасует, когда победа будет важнее самой жизни!»
Но он отказал. Не мотивируя. Сказал, как отрезал. Нет – и всё! Отказал, быть может, даже жалея меня и всех нас. И понять мне его было, поверьте, не сложно.
Фото: Их архива Дмитрия Волкова Дмитрий Волков и Владимир Морозов
Источник: «Чемпионат»